Когда приблизились Великие Праздники Рождества, на которые съезжался весь цвет Дивенора, все Властительницы, принцы, князья, аристократы, напряжение стало буквально ощутимым. Что-то висело в воздухе. Церковь намеревалась превратить все в свой триумф. Несмотря на гибель черных тэйвонту и падение своего авторитета, она контролировала все. Говорили, что это просто провокация, чтоб вызвать бунт и наказать город. Власть их крепка как никогда, король сумасшедший, но полон сил, то есть правят верные соратники и государственные чиновники; его сын — еще глупый юный развращенный малолетка, полностью под влиянием советников, и неспособен, да и не имеет права при живом отце править по возрасту; враги уничтожены, пусть и жестокой ценой; осталось подавить сопротивление и разбить глупые иллюзии.
Кто-то из маленьких тэйвонту — люты — все время наблюдал за нами — я заметила, как они подсматривали в щель в дальнем углу на репетиции, ибо официальное присутствие посторонних запретили.
В день премьеры родители девочки, исполняющей роль дочери Маэ отказались от участия и забрали дочь, запуганные угрозами. Никакие штрафы не помогли — у них оказались откуда-то деньги. Эфраимос бегал по сцене с отчаянным лицом:
— Что делать, что делать, проклятье! — сквозь зубы без шуток застонал он. — Ее замена из второго эшелона вообще исчезла, а ведь это ребенок! Его не научить быстро. Это одна из ключевых фигур! Это заранее подготовлено, чтоб сорвать впечатление плохим исполнением. Это конец… Сделать ничего невозможно, а дети балерин вообще не пришли… — лицо у него было перекошено болью и отчаяньем.
Вся группа застыла в отчаянье от такого известия. Вот это был действительно провал. Найти в таких условиях опытного маленького ребенка танцовщика, не смутившегося бы на сцене под взглядом враждебных миллионов громадного амфитеатра, научить сложной партии за оставшиеся тридцать минут было бы невозможно. Возникло гробовое молчание.
Я улыбалась.
Они подумали, что я сошла с ума.
— Все пропало… — тихо заплакала Рила. Танцовщицы плакали.
Я же, улыбаясь, медленно повернула голову в дальний угол зала, и долго молча пристально смотрела туда. Точно в щель вдали зала.
Они все подумали, что я свихнулась от несчастья.
— Когда тут у меня тут были для беседы маленькие тэйвонту, — очень четко и властно сказала я, — они заявляли, что хотели бы танцевать со мной хоть маленький танец… И всегда готовы помочь, если с маленькими танцовщиками что-то случится… К тому же, я уверена, что они все запомнили, оценили, и даже говорили, что они вот могли бы лучше…
Наши балерины теперь были уверены, что я чокнулась, ибо говорила с пустым залом.
Там же вдруг послышался ребячий гомон и спор.
Как только Эфраимос уловил детский голос, он тут же преобразился. Как по мановению палочки он утратил грусть и так идущую ему горечь и отчаяние, и появился снова толстый шутник.
Остальные же заплакали. Ибо я свихнулась! Так жаль!
Вместе с Эфроимосом.
В это время послышался шорох, что-то отодвинулось, и из отверстия в конце амфитеатра показалось два отряда вихрастых маленьких люты, во главе с уже моим знакомым маленьким командиром. А я, до этого спокойная, вдруг застыла — я как-то уже поняла, кого я опять увижу. Когда я обратилась, у меня как-то выпало из головы, кто может с ними быть.
Малыши отчаянно ругались.
Я же никого не видела. Я опять начала вздрагивать. Рила, заметив, птицей кинулась ко мне, закрыв меня руками.
Эфраимос мигом был у них, и что-то выяснял.
А потом они, поняв, что со мной что-то происходит, уже все вместе, притихшие, оказались около меня.
— Ника, что происходит!? — с истерикой выкрикнул Эфраимос, думая, что и со мной что-то случилось. И тряся меня.
Я же его не слышала.
Он яростно закричал. Я его не видела.
Я со страхом отвела руки от глаз.
ОНА была здесь. Дочь. Все взорвалось теплом.
— Ничего, — со слезами еле выговорила я, приходя в себя, стараясь не смотреть туда, но замирая от глупого счастья. — Это у меня истерика!
Я снова смотрела на нее, скосив глаза.
Их было четыре звена люты.
Раздался удар колокола.
— Время идет… — тихо сказала я.
— Осталось двадцать минут… — простонал Эфраимос.
Я очнулась. И стала сама собой — уверенной, решительной, четкой, мгновенной и жесткой.
— Вы будете играть? — уже властно и сурово спросила я маленьких детей.
И опять удар.
— А кого вы выберете? — запинающимся голосом спросила ОНА.
Я не выдержала, и взяла ее на руки, наплевав на все. Я взяла ее открыто. Слезы текли у меня по щекам.
— Как тебя зовут? — тихо спросила я, прижимая ее к себе.
Она покачала головой.
— Ника, скоро начало! — как ударил Эфраимос, приводя меня в чувство.
— Если вы согласны, — оставив ее на руках, сказала я детям, — то я хотела бы, чтоб сейчас попробовали повторять за мной вы все… что я буду делать в ускоренном темпе. Я имею в виду девочки. Я протанцую вам партию Савитри раз в двадцать быстрей, запоминайте. У вас двадцать глаз. Затем продемонстрируете. Потом я выберу лучшую… — я осторожно опустила девочку на пол.
Она ужасно нахмурилась.
— За быстрым танцем я покажу все сложные элементы в медленном темпе… — спокойно закончила я. — Что непонятно. Вы будете помогать героине разучивать эти элементы совместно, а также учить их сами… — я помолчала и тяжело добавила. — Мне нужны дублеры роли ребенка, чтобы, в случае, если выбранная девчонка растеряется на сцене, — я не смотрела на своего ребенка, — ее тут же сменили, и так далее, не испортив балета… И еще, — я помрачнела и замолчала.
Долго молчала. А потом все же решилась и твердо тихо выговорила: — А потом, исполнительницу роли Савитри могут убить.
Запала оглушительная тишина.
В абсолютной тишине я начала роль Савитри. Я всегда знала все роли балета.
Жестко, почти в полную силу своей реакции, не скрывая теперь своих способностей. Превращая и этот ускоренный показ в прекрасный парящий легкий танец. Они замерли еще тише, раскрыв рты.
Потом я быстро, прямо с ходу показала довольно медленно все сложные элементы, раскрыла секреты движений. Надо учесть, что в замке Ухон среди девочек тоже был популярен балет, они владели азами и ставили балеты для себя. К тому же я была уверена, что они не только подглядывали, но и спорили и показывали детские и взрослые подсмотренные роли где-то у себя в компании, хвастаясь и проверяя. Уже дети тэйвонту должны были обладать абсолютной памятью, зрительным воображением и цепкой наблюдательностью.
Потом снова показала первую сцену с Савитри в нормальном темпе, радостно, легко, блестяще, светло, любяще, почти зависнув в воздухе… И резко оборвала.
— А теперь давайте! — холодно сказала я, оборачиваясь и пристально смотря на них. С жесткой отстраненной оценкой, как командир и правитель.
Боже, как они бросились выполнять! Как тянулись изо всех сил! После моего танца они словно обезумели — так стремились повторить. А как работала моя девочка! Она, очевидно, с ужасом поняла, что ей ничего просто так не светит, и она вообще вполне может ничего не получить. Что все будет зависеть только от ее мастерства. Моя неожиданная суровость была для нее шоком. Возможно, она и уловила, что я на нее странно смотрю, но это было и только.
Когда я плавно и напевно начала свою собственную партию Маэ, рвение их достигло апогея. На меня было обращено такое количество безумных детских глазок, горевших яростным огнем серьезной надежды, что выберут именно ее, что я мгновенно успокоилась. Савитри есть. Я протанцевала первую партию с партнером и Савитри вместе со всеми маленькими танцовщиками, зорко наблюдая за всеми и оценивая их согласованность. Иногда я вырывалась и вплеталась непредусмотренной импровизацией в танец то одной, то другой люты, не нарушая их танец, но заглядывая с теплом в глаза, чтобы понять, могу ли с ними сплестись сердцем в танце, ободрить маленькую актрису, раскрыть…
Мне казалось, что они обезумели почему-то. То, что они вытворяли, трудно было назвать танцем. Они буквально рвались из своих глаз ко мне, выпрыгивали душами из своих тел, а моя маленькая делала все прямо с неистовостью, оставляя свое тело и кружась душой на сцене. Я поняла — они меня обманывали — они, очевидно, выучили и подсмотрели все заранее наизусть, просто яростно мечтая, что однажды, может, смогут танцевать, но боялись сказать и боялись признаться даже себе. Наверняка танцевали сами с собой наедине, никому не показываясь. Ах вы маленькие обманщики, — с любовью усмехнулась я кончиками губ детям, — не сами ли вы это подстроили? Девочка моя, ты ведь просто рвешься из жил, глазки твои кричат, какое там равнодушие, притворщица ты этакая! И родинка у тебя на плечике трехугольная!