Режиссер стал раздражаться, но, увидев, что я также растеряно стою, несмотря на его раздражение, оставил репетицию на помощника и сам провел меня в гримерную… Он был зол.
— Не оставляй меня, — попросила я. Он, видимо, понял, что я не играю, и помог мне.
— Что ты стоишь?
— Ничего не помню, — обречено сказала я. — Я н-не могу! — я чуть не разрыдалась. — Как обрыв!
Наверное, я была жалка, потому что он помог мне найти одежду, сделать грим, и даже сказал мне название пьесы. Увы — оно мне ничего не говорило. По счастью, он дал мне авторский экземпляр… И пока он отлучился, мне хватило ее пролистать… Элементарная тренировка…
Плохо то, что он не сказал мне, кого я играю. Но покрой одежды подсказал мне, где искать.
— Я играю Доруту? — спросила я.
Он только ухмыльнулся.
— Ты против? — удивилась я.
— Ты еще не прима! — ухмыльнулся он. — Без слов он потащил меня в малый репетиционный зал, где уже ждала за клавесином, этой утонченной аэнской штучкой с тремя рядами клавиш и прозрачным звуком, аккомпаниаторша. Звук был потрясающий — мягкий, прозрачный, пронизывающий, свежий… Какой хочешь… Эти аэнцы всегда бавятся сложнейшей формой звука и высокими частотами — резонанс и инструмент был построен таким образом, что усиливались и добавлялись чисто механикой акустикой высокие частоты, делая игру невыразимо прозрачной, звук выпуклым и одухотворенным… Специальные задвижки на панели меняли чисто механически характеристики трубочек и труб, создавая варианты разбавления высоких частот… Выступление на таком инструменте — изумительно… После него, живых высоких частот эксайтера в прямом исполнении под пение не хотелось играть ни на одном клавире или пианино… Я знала, что не сразу в механические пианино в древности стали вставлять акустические эксайтеры и обработку, гашение середины спектра в дерево… Это сильно заставило изменить форму и сложность инструмента… Но живое открытое пение в зале без устройств, которое несет живое воздействие голоса и его естественного магнетизма, психической энергии, вскоре заставило перейти или на специальные залы или на такие инструменты… Ведь живое воздействие настоящего Гения — это может быть экстаз сердца, какого не добьешься никаким инструментом… Я слышала Деэну — сердце просто плавилось от счастья, а душа уносилось прочь от ее великого живого голоса… Личное воздействие Гения, его сердца, его ауры, его психической энергии — великая сила…
Я вздохнула — в этих залах ты поешь лучше, чем в жизни… А потом все говорят, что ты никакая не волшебница, когда слышат твой реальный голос… — шмыгнув носом, подумала я.
Но меня никто не просил петь — это был балет… И моя роль была не такая уж и большая. Я кривилась от смеха, когда толстенький режиссер порхал передо мной, невысоко подпрыгивая, явно без растяжки как крокодил, показывая па. Точнее сказать — он их только намечал. Видя, что я закатываюсь смехом, он, в доказательство своей стройности, станцевал передо мной шансонетку… Конечно, он ее не танцевал, но какими-то микродвижениями, с убеждающей точностью, грацией и убедительностью изображал передо мной красотку кабаре, чем завоевал у меня популярность. Я закатывалась громким смехом, забывая все на свете, а он, видя, что я не в силах остановиться, дразнил меня еще больше…
Аккомпаниаторша с удивлением смотрела на меня.
Поскольку моя роль была небольшой, мне потребовалось не так много времени, чтобы схватить предложенные отрывки…
Мы с ним быстро спелись… Сначала я не понимала, и он злился… И аккомпаниаторша, бывшая балерина, которая уже видела мою роль у "меня", просто протанцевала передо мной… Когда ей сказали, что меня… гм… напугали тэйвонту, и я плохо помню. Я видела, что она этому не верит, считая меня сукой, а все остальное капризами, но так как ей хотелось отдыхать, она сделала вид, что поверила. Не сидеть же ей вечно! Я ухватила ее и повторила с первого раза… Мне потребовалось пройти всего пять раз каждый танец, чтоб тренированное на любое движение боя тело бойца ухватило все, что нужно… А в воображении все было с первого раза…
Но случилось ужасное… Я чуть себя не выдала… От музыки, от пережитого, я просто поплыла и забыла где я. Воображение, ухватив роль, заработало во всю силу — я уже не могла думать о другом. Я была певицей, и моя партия зазвучала для меня, словно я ее хотела спеть телом… Совершенно бессознательно в пятый раз я переставила некоторые акценты и точки застывания тела в своей гармонии с музыкой… Это не была та музыка, которую она играла… Это была своя партия тела, когда акценты были другие — сумасшедшие и одухотворенные, превращающие это произведение в нечто магическое в гениальное… Тело бойца было абсолютно послушно — оно почти невидимо застывало в видимых в моем воображении точках. И не плавно, а словно перетекало, мгновенно ускорившись в другое в гармонии с внутренним, а не внешним смыслом музыки. Нет — плавно, легко… Это не был стандартный набор па, ибо я могла регулировать скорость движения, чуть-чуть варьируя ее. Па не перетекали в друг друга — они были слиты в единый сложный ритмический танец, который навевал мне мой дух в ритм именно духа и сердца, в тот ритм, который заставлял мой дух трепетать и возвышаться. Я угадала этот ритм в музыке, когда композитор так и не сумел окончательно выразить его точно — тот ритм, что пробуждал сейчас дух в гармонии, ритм пульсирующего огня сердца — я просто увенчала эту легкую музыку короной струящегося ритма…
Нет-нет — я ни на йоту не изменила намеченную канву режиссера. Я просто вплела в этот аккомпанемент музыки песню, посмотрев, как она будет смотреться. Раз помимо музыки композитора я должна была танцевать, значит, это было будто бы песня, где композитор — вроде аккомпанемента, и это мое творчество подчинялось законам песни. Я сделала эту музыку аккомпанементом, раскрыв ее душу в песне танца… Высокие слова — проще говоря, я сделала так, чтоб на мой танец было приятно смотреть из-за пробуждающего лучшее ритма…
В сущности ведь — что звук, что зрение — все это построения Сознания, ибо первично — это нервные импульсы… Это наше Сознание интерпретирует их и отображает в уме моделью… Тэйвонту часто жаловались, что они, иногда, привычно читая в засаде по губам у знакомого человека, просто слышат его, и, забываясь, отвечают вслух. А видимое даже периферийным зрением предупреждение об опасности одними губами звучит как громкий удар по нервам, громкий звук.
Из-за чего возникают ссоры! Ты, мол, чуть не выдал… Тссс… А все потому, что нет ни громко, ни тихо внутри нас — это все именно уже модель нашего
Сознания, отображающего интенсивность звука по нервному удару… Сознание должно отобразить громко и тихо в себе… Если мы "отключимся", мы можем не услышать самую прекрасную музыку… Любой тэйвонту может полностью выключить восприятие. Любой гипнотизер может приказать не видеть себя или человека — и тогда, как ни странно, загипнотизируемому кажется, что взятая книга летит по воздуху… И потому построение модели зрения или построения модели звука — для развитых творцов одинаково — они могут слышать звучание красок, если в них есть гармония, ритм, предсказываемые отличия… А уж танец… Возможно, если он несет сложный ритм, то танец женщины, привлекающей даже более мужского внимания, чем звук, может оказывать на Сознание, мозг, куда более сильное воздействие ритмами передаваемых чувств… А вообще — я не знаю…
Знаю только, что когда я остановилась, протанцевав, и пришла в себя, я увидела остановившиеся, пустые, словно завороженные глаза режиссера и обернувшейся ко мне аккомпаниаторши.
— Что? — спросила я.
От этого звука они словно выпали из гипноза в реальность. И, странно, оба молча глядели на меня, ничего не говоря.
Я испугалась, что сделала что-то не так.
— У меня болит голова, — сказала я. — Получилось плохо? Я лучше пойду!
— Ей явно идет на пользу, — проговорил режиссер, — когда ее изнаси… — он резко оборвал себя.