Сознанием она словно слилась со мной, заглядывая мне в глаза, ласково заглядывая в мое сердце, и кроме меня никого не существовало. Меня затопило дикое блаженство! Она решила разделять мои чувства, мою жизнь, со мной, со мной! Я нашел сердце, в котором всегда найду сердечный отзвук своих чувств и надежд! Казалось, никого в мире мои беды не волнуют так, как Юнию, никому в мире до моих мыслей, чаяний чувств нет такого дела, как Юнии; она наконец разделила со мной мою жизнь, глаза ее влажно блестели, она тихонько гладила мою руку…
Почему Чак меня тянет? Пора уходить? Неужели они не понимают? Неужели они не видят, слепые? Сердце мое рвалось. Но мы уже уезжали в одной коляске с Кратом и Чаком, провожаемые его величеством. Я не мог противоречить. Не скрываясь, я открыто плакал…
Коляска уносила нас прочь. Мы смотрели назад. Юния стояла у подъезда и кланялась, кланялась нам вслед. Почему-то на глаза навернулись слезы. Я был обручен, да и она, наверное, была несвободна. Другие коляски заслонили ее. Но на повороте я вновь увидел ее. Ее безвольную потерянную фигурку — руки повисли, голова опущена, губы сжаты. Даже отсюда я почувствовал, что она тоже еле сдерживает рыдания.
Стоящий рядом со мной Крат, и тщетно, напряженно всматривавшийся в темноту, которого я только сейчас заметил, глухо взглотнул слюну. Несчастный, — подумал я. Он лишен ее любви!
— О Боже, — сказал Крат. — Как же это случилось? Почему она не поехала со мной? Как это случилось? Только что она так любила меня. Все это время. Навечно любила! Почему же она не уехала, наплевав на все?! Куда все это делось?! — в его голосе чувствовалось настоящее горе и потрясение.
Я ошеломленно глянул на него.
— Тебя?
— Конечно… — гордо пожал плечами он. А потом закусил губу. — А я-то думал, что она не в силах расстаться! — горько и обиженно сказал он.
— Причем тут ты? — сквозь зубы спросил я, начиная наливаться злостью на него. — Да кто ты?
И он, и он, похоже, был обо мне того же мнения.
— Юния? — недоуменно одновременно воскликнули мы оба.
Ничего не понимая, мы озлобленно уставились друг на друга. Потом начало приходить какое-то прозрение. Кажется, кто-то говорил когда-то вчера или позавчера, что одну из гаэтан зовут Юния. И еще говорил…
Мы недоуменно тупо смотрели на друг друга раскрыв рты, к великому восторгу Чака. Невоспитанный его тэйвонту откровенно потешался над нами.
Сперва нас охватило бешеное возмущение: нас обманули, нас так обманули…
Потом пришла обида. Затем разочарование. Это было такое потрясение! Затем мы были вынуждены рассмеяться…
Крат был груб, он опомнился первым.
— Какое искусство, — неуверенно сказал Крат. — Какая актриса погибла.
— Спектакль, — злобно выплюнул я. — Обман дивенорских лохов…
Как же это произошло? Каким образом это все удалось? И ведь она была не со мной одним! Были моменты, когда я холодно пытался проследить, каким образом
Юния добивалась этого. Кое-что я понял. Но так мало! Единственное — это не было ни чарами, ни гипнозом — все было честно, открыто…
Но странно — в глубине души, как бы ни неистовствовал в обвинениях рассудок, я продолжал думать, что все же что-то было, что хотя бы до половины восьмого она любила, и, конечно, одного меня, и, конечно, любила всем сердцем. Всем сердцам сердцем любила. Всем любовям…
И что совсем невероятно, — сказал мне отец, — я навек остался благодарным ей.
Дело в том, что эти мгновения, когда она меня любила, сделали меня человеком.
Я почувствовал, что могу быть любимым. Я все могу! Эти мгновения женской любви, когда она меня любила всем своим сердцем без зазора и остатка, я сохранил как самые сладкие мгновения. Которые вернулись мне в ликующем ощущении любви твоей матери. Она вдохнула в меня достоинство. Может, мы нуждаемся в женском одобрении, чтобы жить? Чтобы знать, что мы что-то стоим, чего-то достигли. Не только внешне, нет, но именно в развитии духа, в внутреннем совершенствовании, в мощи индивидуальности. Что теперь подросток достиг результата саморазвития внутреннего цветка своего духа, что его душа, дух, стал достойным любви, отдачи себя. Мы внутри остаемся неуверенными в себе детьми, пока не почувствуем благословение женского сердца. Которое выбираем сами по уровню красоты…
Чак потом объяснил, что это не было обманом. Ни мистикой. Скорей — грубо рациональным подходом к любви.
— Что такое красота? — спрашивал он. — Это на самом деле результат внутренней работы нашего сознания (подсознания) по оценке совершенства явления. Более совершенное по каким-то полезным шкалам или соответствию целям явление кажется нам более красивым. Это касается мастерства, ударов, женщин, тел, машин…