— Последняя, Ань.
— Ты мне так два часа назад говорил, — дует губы.
Да, я не так давно обещал ей бросить к чертям никотин и баловаться только вейпом. НО лишь по великим праздникам.
— Хочется…. — с тоской смотрю на сигу и с тяжелым вздохом сжимаю ее в руке, чтобы наверняка.
Птичка еле сдерживает улыбку, подходит к окну, сгребает с подоконника пачку и, безжалостно помяв ее, выбрасывает в мусорное ведро. Как серпом по драгоценным… От желания покурить слюна скапливается во рту, и я громко сглатываю.
— Ты только с моим сердцем так не делай.
— С ним никогда, — возвращается ко мне, проводит ладонью по грудной клетке в районе горячего мотора и обнимает.
Тяну руки в ответном жесте. Если раньше мне ее было мало, то сейчас буквально надышаться не могу. Воздержание бьет по мозгам и отключает их. Аня сама должна дать добро на секс. По-другому я не возьму. Только организму этого не объяснишь. Член поднимается, упирается башней в боксеры и кричит о том, что ему нужна ласка от драгоценной жены. Аня на миг замирает, ощутив насколько сильно я оголодал, поднимает голову и тянется за поцелуем. Стараюсь действовать аккуратно, чтобы не напугать ее зверем, который рвется наружу. Сминаю нежные губы своими, толкаюсь языком, трогаю ее ягодицы, теснее прижимая к своему паху. От пульсации крови ниже пояса отключается все, кроме функции «размножаться».
Разворачиваю птичку, сажу на подоконник и протискиваюсь между стройных ножек. Она не отталкивает, и я наглею. Задираю ее домашнее платье-майку, веду пальцами по внутренней части бедра к эпицентру нашей общей радости, провожу по губкам через тонкую ткань трусиков и дурею от тихого стона, который срывается с Анюткиных губ прямо мне в рот. Моя девочка тоже по мне скучала.
От осознания срываюсь в эйфорию. Поцелуи становятся жарче. Желание быть в ней подскакивает до пика. Отодвигаю трусики в сторону, растираю влагу по пальцам и ее пульсирующей плоти. Отрываемся на миг от губ и пьем дыхание друг друга, пока птичка не начинает хныкать. Пытается подмахивать бедрами под толчки моих пальцев.
— Хочу тебя, Ань… — хриплю ей в губы. — Больше не выдержу.
Кивает мне в ответ и прикусывает губу, глядя на то, как быстро я расстегиваю ширинку, спускаю джинсы вместе с боксерами вниз, проставляю головку ко входу и резко толкаюсь, потому что нежности вряд ли выдержу.
— Яр! — вскрикивает, вдавливая пальцы мне в плечи. — Ах…
Смотрю, как кайфует от каждого моего движения бедрами вперед, и рычу. От тесноты, в которой оказывается член, по венам растекается удовольствие. Такими темпами я долго не выдержу. Помогаю моей девочке быстрее поймать волну оргазма, проводя по клитору большим пальцем. Несколько секунд, и она выгибается, подставляя мне красивую грудь, скрытую тканью. Впиваюсь в правый сосок через нее. Аня крепче прижимает меня к себе. Член тоже в тисках. Пара фрикций, и я догоняю ее.
На самом пике раздается звонок в дверь. Но у меня нет сил ее открывать и смотреть на гостя, который обламывает кайф.
Птичка того же мнения. Не двигается. Остаемся в такой позе, пока ее телефон не раздражает звонкой трелью. Разлепляемся.
Анютка спрыгивает с подоконника. По бедру стекает моя скопленная днями сперма. Лениво подтягиваю боксеры и джинсы, но не застегиваю, надеясь на продолжение.
— Кто? — спрашиваю, когда птичка замирает с телефоном в руке.
— Папа, — испуганно нажимает на принятие вызова. — Алло?
— Ты дома? Я приехал поговорить, Ань.
27. Она заигралась
POV Аня
— Что ты хотел, пап?
— У матери была? — вместо ответа я получаю очередной вопрос.
Папа проходит к столу и садится на стул, скептически осматриваю нашу с Яром кухню. Чтобы не переживать за то, что происходило здесь несколько минут назад, начинаю возиться с чайником. Проявлю гостеприимство, даже если оно Виктору Алексеевичу и не нужно вовсе.
— Была. Она тебе не говорила? — пока руки заняты делом, мне вполне комфортно.
С папой у нас никогда не было теплых отношений. Скорее как у людей вынужденных жить под одной крышей. В детстве он проявлял больше чуткости, а потом я резко стала взрослой для него. Максимум внимания получала лишь, когда мама громко отчитывала меня. Он подключался к процессу воспитания, подавая ей идеи наказаний или поощрений.
— Нет. Я с ней толком не говорил после всего, что услышал, — ставлю перед ним кружку с чаем, крепко держу свою, сажусь напротив и пододвигаю тарелку с Наташкиным тортом.
Кто-то же должен его есть… Мне кусок в горло не лезет. Противно. Понимаю, что торт точно ни в чем не виноват, но его принесла Азанова. Уж от кого, а от нее я не ожидала подлости.
— Слушай, Ань, — папа трет лицо руками прежде, чем продолжить. — Зинка — тяжелый человек, но всему есть предел. Я месяц назад подал на развод.
Застываю. Нет, меня не удивляют его слова. Отношения родителей оставляли желать лучшего. Поражают сроки — месяц⁈
— Мама в курсе?
— Да. Я сразу ей сказал о своем решении.
— Вы столько лет вместе жили. Почему сейчас?
И как она мне это не высказала при удобном случае в излюбленной манере?
— Устал, да и… — прищурившись, отмахивается от ответа. — Притворство ее на ровном месте.
— Какое притворство?
Шумно выдыхает, берет кружку и делает глоток чая. Только сейчас замечаю, что у него уставший вид, и темные круги под глазами.
— С подружкой своей совсем с ума посходили. Нет было у нее никакого сердечного приступа, Ань. Для тебя спектакль устроила, чтобы Ярослава выставить виноватым.
— Что…
У меня глаза увеличиваются в размере. Хорошо, что я отправила Яра покурить на улице. Не нужно ему это слышать.
— Почему ты мне это говоришь? Тебе же тоже не нравится Яр.
— А он мне и не должен нравиться, Аня. Он должен нравится тебе. Да, я был против ваших отношений и сейчас, честно сказать, не в восторге, но выставлять кого-то виноватым в собственных погрешностях — уже перебор. Даже для Зины.
Замолкает. Со спокойным видом пьет чай и ест несчастный торт, на который я даже смотреть не могу. К горлу подкатывает тошнота. Я ищу слова, чтобы хоть что-то ответить и не нахожу нормальных. Мало того, что мама обвинила меня во всех смертных грехах, так она еще и Ярослава решила приплести и выставить виновником бед, которых не существует…
От такой реальности хочется сбежать…
— Ань, я не лучший отец. Знаю это, но ты можешь ко мне обратиться в любой момент за помощью, — дотрагивается до моей руки своей и слегка ее сжимает.
Странный жест, учитывая наше с ним общение. Не скидываю ее и не дергаюсь, хотя немного неприятно. Чувствую, что папа говорит правду и плохого в данный момент мне точно не желает, только сердце протестует. Наверное, после маминых слов и действий. Знает ли Виктор Алексеевич о ее заказе? Или для него это станет еще одной шокирующе новостью? Язык деревенеет и не хочет двигаться. Папа интерпретирует мое молчание по-своему.
— Обижаешься на меня? — убирает руку.
Тяжело вздыхает и смотрит в окно. Неловкость. Именно ее я ощущаю рядом с ним сейчас. И еще желание остаться с Яром наедине, уткнуться носом в его плечо и просто лежать, ничего не говоря друг другу.
— Нет. Я не знаю, что сказать, — пожимаю плечами.
Их развод — не мое дело. В родительский дом я даже под дулом пистолета не вернусь. С мамой тоже общаться не хочу, особенно после открывшейся правды. Она заигралась. Хватит!
— Понимаю, — вымучено улыбается.
— Еще чая?
Слышу, как открывается входная дверь, и в квартиру врывается взрывная энергетика Ярослава. Мне тут же становится легче.
— Не помешал?
Яр задерживается в дверном проеме и хмуро смотрит на папу.
— Нет. Спасибо за чай, — отец быстро поднимается и бросает в мою сторону еще одну скупую улыбку. — Мне уже пора.