— Что? — испугано пискнула библиотекарь.
— Мне нужна Святая Елена!
— Вам план острова или где он расположен?
— Мне нужна Святая Елена!
Поняв, что других слов она не дождётся, библиотекарь принесла здоровенный атлас мира, распахнула его на карте Атлантического океана и указала странному читателю крошечную точку острова Святой Елены.
Незнакомец надолго погрузился в созерцание, потом раздумчиво изрёк:
— Вот, значит, куда его… Так ему надо было отсюда в Танзанию! — жёлтый от табака ноготь пропахал просторы Атлантики, — поднимать негров, и вперёд!!! — рука пришельца взметнулась знакомым, тысячекратно отлитым в бронзе жестом.
Я поспешно отвёл глаза.
Всё же абсолютное большинство посетителей библиотеки — настоящие читатели. Одни из них появляются, чтобы сделать какую-то определённую работу, или просто навести справку, а потом на многие годы, а то и навсегда забывают о существовании Публички. Другие прочно обжились в старинных залах, ходят сюда как на работу. Да собственно, так оно и есть. В библиотеке не принято подходить друг к другу, знакомиться, но всё же этих людей я узнаю, и если мы встречаемся за пределами родных стен, то здороваемся, как давно знакомые люди.
Казалось бы — странный вопрос. Разумеется, на книгах нельзя писать ни в коем случае. Однако, вот вам две истории, связанные с надписями на книгах.
В 1543 году произошли два величайших события в истории науки: в Кракове вышла книга Николая Коперника «De Revolutionibus Orbitum Coelestium» — заложившая основы современной космологии, а в Базеле сочинение Андрея Везалия «De Humani Corporis Fabrica» — совершившая переворот в анатомии. Пройти мимо такого совпадения я не мог. Живо представилось, как мой герой получает со Страсбургской ярмарки обе книги в одном ящике. Но вот беда, книги при перевозке сортировались по величине. Так мог ли везальевский том формата in folio попасть в один ящик с трудом Коперника? К тому времени я прочитал несколько популярных книжек о великом поляке и обнаружил, что в них царит страшная разноголосица. Кто-то утверждал, что книга «Об обращении небесных сфер» представляет собой худосочную брошюрку, другие утверждали, что это фолиант. По счастью, нашлось упоминание, что в моей любимой Публичке хранится аж два экземпляра первого издания коперниковского труда, причём один из них принадлежал некогда Тихо Браге, который в 1601 году завещал его Иоганну Кеплеру. От Кеплера книга перешла к одному из его учеников, причём все трое ученых оставили на ней свои автографы.
Разумеется, я помчался в Публичку и заказал коперниковское первоиздание. Не стоило и надеяться, что мне выдадут книгу с автографами, но ведь существует и второй экземпляр, который я рассчитывал получить.
Каково же было моё изумление, когда в Россике мне выдали ту самую книгу, что некогда была в руках Кеплера и Тихо Браге. Прежде всего разрешился вопрос с размерами книги. Это действительно был фолиант, толщиной более двухсот страниц, хотя если перепечатать книгу в соответствии с нынешними ГОСТами, то получится книжица размером с тоненькую школьную тетрадку. Шрифт в книге был, какой ныне можно встретить разве что в газетном заголовке. Всякая главка начиналась с новой страницы. Но главное — поля. Таких широких полей я не видал никогда — отступ с любой стороны был не меньше пяти сантиметров. И всё это свободное пространство было исписано.
Каюсь, прочитав об автографах, я представил лаконичные надписи на титульном листе, нечто вроде: «Сия география моя». И, конечно, подписи великих. Здесь же три почерка спорили с книгой и друг с другом. Небывало широкие поля оказались исписаны нацело, каждая цифра в многочисленных таблицах — исправлена, восстановлена, затем переправлена по второму и третьему разу. Зачёркивания, исправления, восклицательные и вопросительные знаки! Единственное слово, которое я прочёл: error — ошибка. На любой странице оно встречалось по меньшей мере десяток раз.
Сто лет книга, именно этот экземпляр, был на самом острие науки, и казалось посеревшие пепельные строки жгутся, словно под пеплом ещё тлеет былой огонь.
Сдавая книгу, я попросил показать мне второй, хранящийся в библиотеке экземпляр. Здесь меня встретили девственные, нечитанные страницы, на титульном листе — экслибрис какого-то герцога, в чьей библиотеке сохранялся том, печать Публичной библиотеки и штампик, гласящий, что в 1937 году органы внутренних дел проверили данную книгу и антисоветчины в ней не сыскали. И всё. Mutum librum. Ни следа той жизни, что кипит на страницах первой книги.