Ладонь ложится на кожу. Пальцы касаются меня, едва не порхая, вырывая тихий вздох восторга.
— Ещё…
— Что? Не слышу, детка? Ты что-то сказала?
Он великолепен. Не могу налюбоваться настолько редким и совершенным образцом. Да и грех не любоваться — одежда не скрывает выдающихся достоинств паршивца.
Чтоб тебя!
— Гори в огне, мохнатый! — дергаюсь, пытаясь вырваться, но руки перехватывают, и коварные губы атакуют мои.
Медленно. Стараясь показать мне всю полноту испытываемых им чувств. Показать, кто здесь ведет, кто перехватил игру и удерживает её в своих цепких когтях.
Он нависает надо мной медленно, давая прочувствовать, так сказать, всю опасность положения, в которое глупая человечка умудрилась угодить. Мы уже слишком близко друг к другу, и у меня пересыхают губы. Слежу за паршивцем жадно, мечтая и провалиться сквозь землю, и отвернуться, и продлить этот безумный момент.
Не снимая одежды, опираясь руками о подлокотники кресла, он надвигается на меня, а потом медленно опускается едва ли не на колени. Так, чтобы я смогла прочесть в движениях тела, в его глазах безумную жажду, дикое напряжение, что отделяет нас от продолжения банкета.
— Сгорим вместе, сладкая моя, — хриплые, рычащие нотки, — хочу знать точно, какая ты… на вкус… ощутить в полной мере твой странный запах. — Ага, на вкус, на запах и на кус… знаем мы вас! — И занять чем-нибудь твой дерзкий язычок, конфетка… например, — ленивое — очередным поцелуем.
Меня окатывает такой волной жара, что, кажется, ещё немного — и щеки воспламенятся. Исключительно от ярости! Как легендарные драконы буду сейчас огнем пыхать! Несите огнетушитель для Майки! Никогда ведь и мыслей таких не было, но… облизнулась. Шестом клянусь, не удержалась!
Чужие глаза вспыхнули черным сумасшествием, меня подхватили, плотно прижимая к чужому торсу, позволяя каждой клеточкой тело ощутить, в каком восторге хвостатый.
— Мне уже интересно, девочка, что тебе снится, если уж ты так жарко приветствуешь меня? Не скажу, что против, но, боюсь, сейчас слегка не в том состоянии…
А? Что?!
Я отшатываюсь, дергаюсь рефлекторно, изо всех сил врезаясь во что-то головой. В кого-то. Упс.
Над головой шипят. Я вываливаюсь из сна — позорно потная, дрожащая, чтоб вас всех, мохнатых, побрили налысо, и… наставившая шишку лорду.
Бледный, с темно-синими кругами под глазами, он, в отличие от сна, вызывает только жалость. А ещё — память о вчерашнем.
Во сне я каким-то образом оказалась на его груди — и теперь ощущала весь прилив оборотнической благодарности.
Скатилась на пол быстрее, чем успели бы сказать “ква”. Меня даже милостиво отпустили.
Чужая рубашка прилипла к телу, противное томление искорками отдавалось в теле, а “хозяин жизни” знакомо противно ухмыльнулся одними глазами.
— Рад, что мы начинаем находить… общий язык, конфетка, — знакомым голосом из сна хрипло заметил этот Казанова полумертвый. — Но ты могла бы быть и капельку более любезной. И не забывать о своей положении, — холодно и совершенно иначе, чем предполагалось, завершил жрец игривую фразу.
На его скуле уже расцветал синяк. Жалко? Да не в этой жизни! С их регенерацией через полчаса и следа не будет. А вот у меня затылок ноет.
— Хорошая благодарность за то, что спасла вам жизнь и рассудок, — холодно усмехнулась, тут же беря себя в руки.
— Что со мной было? Когда я пришел в спальню — ты здесь уже была? И что за вид, к слову говоря? Мне казалось, что тебя должны были подготовить совсем иначе…
Сколько спеси в двух предложениях! Когда он спит зубами в пол — то гораздо симпатичнее! Х-хозяин.
Молча подошла к нему. Коснулась пальцами висков, несмотря на недовольное шипение послушала пульс. Заглянула в глаза. Зрачки в норме. Дыхание в норме. Но вывести остатки препарата из крови необходимо, хоть он частично уже и вышел с потом на кожу.
— Мейон, — зло щурюсь, — может, я зря вас оглушила, когда вы набросились на меня, пытаясь убить.
Вру. И меня пугает, что как раз не попытался. Он был неадекватен — и все равно не причинил мне вреда. Что происходит?
— Рассказывай, — он медленно поднимается.
Невольно взгляд скользит по слегка растрепанной шевелюре, по шелковистым длинным прядям, по прессу с бледной белой шерсткой.
Отвожу взгляд.
Оборотень молча подходит к дальней стене, проводит по ней ладонью и достает несколько искрящихся пузырьков. Два выпивает залпом, а один, оборачиваясь, протягивает мне.