Одновременно начались трения между советским посланником в Хельсинки и консулами, с одной стороны, и МИД Финляндии и другими финскими ведомствами – с другой. Численность сотрудников советских учреждений в Финляндии возросла многократно, общее количество представителей и административных работников достигало двух сотен. Например, в советском консульстве в Мариенхамне было 8 консульских работников и 30 других сотрудников, в общей сложности, 38 человек, хотя их единственной обязанностью был контроль за ликвидацией укреплений, да и та работа вскоре закончилась. Было ясно, что увеличение персонала советских учреждений в Финляндии не было связано с выполнением дипломатических и консульских функций. Правда, особых оснований для удивления здесь не было, всё это хорошо вписывалось в современную мораль поведения великих держав в международном общении; я уже ссылался на дискуссию в этой связи в нижней палате парламента Великобритании в 1927 году. Современная международная мораль допускает, что многочисленные советские представители пытались разъезжать, да ещё под вымышленными именами, по всей Финляндии, с которой Россия недавно была в состоянии войны и которой они всё ещё не доверяли. Не было оснований также по упомянутой причине удивляться, что эти люди нарушали положения о доступе в закрытые районы, а эти районы их как раз особо интересовали. Дипломаты других государств придерживались иной практики, что объяснялось их иными интересами. Во всех своих действиях Кремль и его представители могли ссылаться на пример иных великих держав. В ещё меньшей степени, на мой взгляд, характеру отношений между Финляндией и Советским Союзом соответствовала деятельность советского посланника в Хельсинки. В обязанности финских властей, естественно, входили меры по недопущению нарушения норм поведения дипломатов. Если в отношении какого-либо дипломата высказывались серьёзные замечания, то это лицо должно было выехать из страны. Но советский посланник в Хельсинки писал в своих нотах: представительство Советского Союза в Хельсинки требует обеспечить беспрепятственный проход всем служащим консульских учреждений в Финляндии и т.д. Он говорил о «произволе» в отношении служащих консульства в Петсамо, высказывал «требования, которые соответствуют “минимальным” необходимым условиям», это стало обычной терминологией в российском дипломатическом языке. Таким образом, он требовал исключений для своих сотрудников из общих действующих норм поведения всех иностранных дипломатических и консульских работников в Финляндии. Основания для протеста были бы только в том случае, если бы для советских представителей были введены особые, отличные от других стран, ограничения, или ограничения, противоречащие имеющимся соглашениям. Однако Финляндия, наоборот, предоставляла им особые права на передвижение.
Неизвестно, был ли причиной этой словесной перепалки и обмена нотами всю осень и вплоть до начала января советский посланник в Хельсинки или это были прямые указания из Москвы. В любом случае, всё это показывало, что отношения между Финляндией и Советской Россией не в том состоянии, в котором они должны быть. Если бы советский посланник, уважая суверенитет Финляндии, стремился избегать поводов для ненужных трений, то многие вопросы можно было бы решить в добром согласии.
Кроме того, мы всегда помнили о судьбе Балтийских государств, которая, как считали в дипломатических кругах в Москве и в мировой печати, ожидала и нас. У финнов из головы не выходили и действия Куусинена во время Зимней войны. Вследствие всего этого летом и осенью 1940 года мы, финны, оказались в одиночестве, и нас всё больше охватывало чувство беззащитности, страха и неуверенности в будущем. Мне казалось, что мы стоим на вершине вулкана. Не раз, когда меня приглашал Молотов, я ожидал ультиматум по какому-нибудь поводу.
Из моего дневника за 24.07.1940: «В 2 часа ко мне пришёл Ассарссон с рассказом, что по шведскому радио сегодня прошло сообщение о требовании Советского Союза к Финляндии полностью разоружить свои вооружённые силы и не допускать в дальнейшем их вооружения. Ассарссон спросил, так ли это. Ответил, что от Молотова я не получал ни малейшего намёка на этот счёт. Выразил удивление, откуда могут браться подобные слухи. Когда у меня был Ассарссон, в кабинет зашёл советник Нюкопп и сообщил, что секретарь Молотова спрашивает, могу ли я быть у него сегодня в 5 часов. Сообщил, что буду. Я полагал, что Молотов будет говорить со мной на тему, затронутую Ассарссоном, и соответственно подготовился. Я сильно нервничал. «Здесь приходится жить в постоянном напряжении, так как никогда не знаешь, что происходит и что тебя ждёт». На этот раз Молотов, который был со мной всегда любезен, передал проект соглашения о демилитаризации Аландских островов, после чего последовал продолжительный разговор о «преследованиях Общества дружбы». В общем, ничего серьёзного, но для одного раза достаточно.