В любом случае Гитлер, конечно в интересах Германии, не принял тогда к исполнению обращение Молотова. Эти события, помимо того, что они имели большое значение для Финляндии, служили также определённым намёком и для посторонних. «После визита Молотова в Берлин положение Финляндии облегчилось. Я думаю, что критическое время пришлось на октябрь-ноябрь», – говорил посол Великобритании сэр Криппс, когда я был у него с прощальным визитом перед отъездом из Москвы в мае 1941 года.
О требованиях и вопросах Молотова, а также об ответах Гитлера я тогда ничего не знал. Слышал, что Советскому Союзу было заявлено о желании Германии избежать конфликтов в Северной Европе, а также о выраженной Германией надежде, что Советский Союз учтёт это в своей политике в отношении Финляндии. В какой степени Кремль будет выполнять подобные пожелания с течением времени, было непонятно. Это зависело от развития событий и общеполитической ситуации. И, в первую очередь, конечно, от того, какую реальную силу Кремль был готов применить в поддержку своей политики.
Если описанная мною выше и принятая в Финляндии более мягкая оценка целей разговора Молотова в Берлине относительно Финляндии была правильной, и если в намерения Кремля не входила «ликвидация» Финляндии, как у нас было принято полагать, а включение нашей страны в сферу интересов Советской России, как было установлено между Риббентропом и Молотовым 23 августа 1939 года, то всё равно дело было для нас серьёзным. Позиция Кремля, в соответствии с которой с территории Финляндии или через неё не должна исходить никакая военная угроза или опасность для Советского Союза, была оправданной и понятной. Мы должны были сделать всё от нас зависящее, чтобы так и было на самом деле. Но Кремль смотрел на всех с подозрением. Для достижения своих целей он считал необходимыми не только территориальные изменения, которых он добивался в 1939 году и получил по Московскому миру, но и определённое политическое влияние в Финляндии. Всё это наглядно следует из августовского договора 1939 года между Германией и Советским Союзом, а также из разъяснения его целей и содержания в речи Гитлера 19 июля 1940 года и в документах от 22 июня 1941 года. Ссылка на это была также в упомянутом мною ранее меморандуме правительства СССР правительству Финляндии от 14 октября 1939 года, переданном мне в ходе наших переговоров со Сталиным и Молотовым, в котором говорилось, что главную заботу Советского Союза в переговорах с финляндским правительством составляют два момента: обеспечение безопасности Ленинграда, а также «уверенность в том, что Финляндия будет стоять прочно на базе дружественных отношений с Советским Союзом». Это был основной ориентир в политике Советского Союза по отношению к Финляндии, которому хотела следовать Москва после заключения мира.
Но в этом месте наши жизненные устремления и цели Кремля несколько расходились. Восток и Запад никогда полностью не совпадут. Взгляды Советского Союза на свою военную безопасность, вытекающие из географического положения Финляндии, как было сказано, Финляндии следовало признавать и учитывать. Это мы должны открыто заявить. Но в культурном, общественном, историческом плане, а также в отношении идеалов, мировоззрения, «стиля жизни» нашего народа, всего того, что делает жизнь нашего народа и его отдельных членов достойной, мы принадлежим не к Востоку, а к Северу Европы. Сохранение образа жизни нашего народа и его сохранение в виде единой нации – самый главный вопрос для нас. Для нас важное духовное дело – согласовать противоречие между Востоком и Западом, но не подчиняться и не попадать в безграничные объятия великого Востока, сохранять своё место на Севере Европы и тем самым в культурном мире Запада. Достижение этих двух целей, обеспечение военной безопасности Советского Союза и сохранение нашего народа на Севере Европы вполне возможно.
Отношение Германии к нашей Зимней войне в последовавшие за ней месяцы, часто упоминаемая речь Гитлера в рейхстаге 19 июля 1940 года показывают, что Германия тогда рассматривала Финляндию как входящую в сферу влияния Советского Союза. Так же понимал это и Кремль. Меня постоянно беспокоил этот вопрос. «Упрямое и последовательное выступление Молотова против всех идей о союзе между Финляндией и Швецией указывает на существование такого разделения зон интересов, при котором граница проходит вдоль Финского залива и реки Торнионйоки, – писал я в начале октября 1940 года министру иностранных дел. – Мы относимся к североевропейским государствам и к народам Севера Европы. Вопрос стоит о том, как нам вести дела, чтобы попасть в этот круг, а не остаться здесь. Это главный вопрос нашей политики». В конце того же месяца я писал премьер-министру Рюти: «Постоянные речи Молотова о том, что мы стремимся к союзу со Швецией, означают ни что иное, что он и Советский Союз хотят вырвать нас из числа североевропейских государств и прежде всего оторвать от Швеции, а также включить нас в сферу интересов Советского Союза, куда, по всей вероятности, нас уже передал Риббентроп в августе 1939 года… Нам важно добиваться укрепления связей с Швецией и вообще с Севером Европы. Мы относимся к Северу Европы… У меня нет никаких предрассудков в отношении Советского Союза и русских, в молодости я бывал здесь, знаю русскую классическую литературу и культуру. Делаю всё от меня зависящее для поддержания хороших отношений с Советским Союзом. Мы здесь можем вести торговлю и заниматься многими другими делами. Так было во времена России. Но от этих столетних связей нам не осталось ничего, кроме как что-то в области кулинарии: блины, икра, борщ и ещё какая-то еда. Наоборот, мы отдалялись от России десятилетие за десятилетием. Это другой мир, который нам не подходит».