«Создаётся впечатление, что парламентские политики зачастую ошибаются в этих вопросах. Недавно я прочитал, что премьер-министр Норвегии Гуннар Кнудсен, которого всё же предупредили знающие люди, сказал в стортинге5 17.02.1914: “Сейчас положение таково, что политический небосклон, если смотреть с точки зрения мировой политики, более безоблачен, чем за многие предыдущие годы” (!!). А как Брантинг, да и Стаафф, оценивали положение зимой и весной 1914 года? Может, ты помнишь, как Лео Мехелин, выступая в парламенте в 1910 году или 1911 году, с издёвкой спросил у графа Берга (сенатора по вопросам путей сообщений), какие такие большие войны ожидает граф и сенатор Берг? Я и сам дважды серьёзно ошибался. В первый раз в 1904 году в отношении войны между Россией и Японией, о которой фон Витте сказал: “Безумная, бессмысленная война”. Второй раз в 1914 году уже о мировой войне, которую Витте назвал “Cette stupide avanture” – “Эта тупая авантюра”. Сейчас я не столь стоек в своей вере».
«По моему скудному разумению, сейчас перекраивается карта Европы и мира. Какой гегелевский “Weltgeist”6 стоит за этим, я не знаю. Во всяком случае, 80-миллионный немецкий народ воссоединился и стремится занять господствующие позиции в Европе, а также стать равным Англии и Франции за пределами Европы. Британия держится за старую политику европейского баланса сил и за своё доминирование вне Европы. Такие проблемы мирным путём не решить. Мы с тобой срослись с либеральными идеями капитализма и социализма, при господстве которых, как полагали, решающее слово принадлежит разуму. Поэтому так сложно понять ход нынешних мировых событий. Единственное, что мне ясно, так это то, что развитие событий идёт иначе, чем предполагалось».
«Никто не может сказать, будет война или нет. По-моему, больше возможностей на стороне войны, а не мира. Но что мы можем сделать в таких условиях, кроме как попытаться подготовиться к худшему. Если её удастся избежать, замечательно. Дорогой страховой полис утрачен, но здесь ничем не поможешь».
Таннер желал, чтобы его убеждённость в бессмысленности войны сказывалась на его деятельности как управляющего финансами государства. Отсюда моё упоминание страхового полиса и ссылка на то, что нам надо быть готовыми к худшему. На всю Финляндию стала известна его речь в парламенте в сентябре 1939 года, когда он, защищая правительство от упрёков в пренебрежении своими обязанностями, усиленно напирал на то, что «в Финляндии не было ни одного человека, который мог бы сказать, что война начнётся 1 сентября». Он повторил в парламенте: «Никто не мог поверить, что лидеры великих держав окажутся настолько лишены разума». Желание положить в основу принятия решений обстоятельства, которые кажутся надёжными фактами, характеризует образ мышления Таннера, плохо подходящий для сферы внешней политики. Мой друг Таннер не был един в своей вере, что война, этот апогей безумия, невозможна для цивилизованного человечества, и что независимость Финляндии нерушима как скала. Подавляющее большинство финского народа считало так же. Среди малых цивилизованных народов, не в последнюю очередь в северных странах, высокие идеи права и гуманизма прочно укоренились в сознании людей. Насилие было чуждым и необъяснимым для нашей сущности.
Доверчивость, непонимание враждебности мира, вера в право, справедливость и правое дело, а также в разум были в нашем народе, как и у многих других малых народов, трогательно прочны и самозабвенны. Светлый оптимизм, убеждение в том, что право малых народов на собственную и самостоятельную жизнь были столь же прочны и столь же естественны, как у больших, что нам нечего было бояться – всё это считалось аксиомой. Сегодня кажется странным читать то, что провозглашалось у нас в годы независимости. «После мировой войны никто больше не может сомневаться в праве и малых народов на существование», – писал (в своей книге “Somen uusi asema”, 19197), правда, находясь в состоянии самого первого очарования, профессор истории и политик Вяйнё Войонмаа, который всё же никогда не забывал о сложностях политики. В основе его планов, как и многих других финнов, лежала вера в силу международного права: в создаваемую Лигу Наций, в провозглашение нейтралитета Финляндии или в то, что с Россией можно подписать полюбовное соглашение, с помощью которого «тлеющие головешки можно убрать из сферы отношений России и Финляндии». Россия навсегда осталась бы в самом дальнем углу Финского залива, куда её задвинули. Финский залив и Ладожское озеро объявили бы нейтральной зоной, откуда были бы выведены все вооружения. Тартуский мирный договор был бы по нашему предложению дополнен статьёй о нейтральном статусе Финского залива. Восточная Карелия была бы присоединена к Финляндии, а Великая Финляндия создана мирным путём. Россия согласилась бы с этим, поскольку дело было правое. Мурманская железная дорого была бы переведена под международное управление.
7