Почивалин Николай Михайлович
Моя сберегательная книжка
Николай Михайлович ПОЧИВАЛИН
МОЯ СБЕРЕГАТЕЛЬНАЯ КНИЖКА
Рассказ об одной поездке
Отец ушел на пенсию и, затосковав в первые же дни от безделья, принялся за занятие, которым лечатся в подобных случаях, должно быть, все пенсионеры, - начал перебирать собственный архив.
Наверно, людей, удалившихся на отдых, к подобному занятию подсознательно толкает еще и желание осмыслить собственную жизнь, нередко длинную и значительную, оглянуться с крутого перевала на прошлое.
Из левого, насколько я помню, всегда замкнутого на ключ ящика комода была извлечена целая кипа писем, документов, справок, половина из которых, как все мы знаем, совершенно не нужна и которые, тем не менее, мы ревниво храним. В основании этой кипы лежала фотография молодого лесничего в форменной тужурке, начавшего свой трудовой путь почти полвека назад, на самом верху - Почетная грамота, датированная апрелем 1959 года, когда в том же чине лесничего, семидесяти лет от роду, отец получил пенсионное удостоверение.
Любой взрослый человек знает, какой необыкновенной, почти магической силой обладает попавшая вдруг на глаза засушенная веточка сирени, вырезка из газеты или справка с первого места работы. Словно получив толчок, память начинает раскручивать забытый фильм, и хотя иные кадры в нем не сохранились вовсе, зато другие - той удивительной четкости, которой может позавидовать иная настоящая кинолента...
Перебирая бумаги, такой "фильм", должно быть, смотрел и отец. Мы понимали это, не мешали ему ни разговорами, ни вопросами, и было неожиданно, когда он заговорил первый.
- Хм! - явно удивленно произносит он. - На, посмотри.
- Что это?
В руках у меня оказывается небольшая, с прожелтевшими листами книжечка без корок - от них под скрепками остались клочки выгоревшей зеленоватой бумаги.
Справа и слева от "еерпастого молоткастого" герба, обрамленного колосьями, четкие буквы - "Н. К. Ф." - "СССР". Сберегательная книжка.
Ничего еще не понимая, я недоуменно скольжу взглядом: под номером книжки выцветшими от времени чернилами вписаны... мои фамилия, имя и отчество. Еще ниже, под печатью: 30 июля 1930 года.
- Моя книжка?
- Твоя, - подтверждает отец. - Вместе с матерью на твое имя положили... Я и забыл про нее. Так что можешь получить.
- Через столько-то лет? - смеюсь я.
- Ну и что же? - невозмутимо говорит отец и веско объясняет: Советская власть не менялась. Съезди в Никулино и получишь.
Никулино, Никулино... Теперь моя память услужливо начинает крутить давно забытый фильм. Он, разумеется, меньше - детский, диафильм, если говорить точнее, но, должно быть, поэтому и начинает мелькать что-то цветное и яркое.
- Дай книжку, - просит отец.
Он переворачивает первую страницу, и тут только узнаю, каким крупным вкладчиком, оказывается, я являюсь. В графе "операция" указано, что тридцать лет назад на мое имя внесено шесть рублей.
- Интересно, сколько же за эти годы набежало? - размышляет отец.
Всякие житейские вопросы отец всегда решает с помощью бумаги и карандаша.
- Так, - положив перед собой тетрадку, начинает он. - Будем исходить из расчета трех процентов годовых.
Таким образом, за первый год прирост по вкладу составит восемнадцать копеек. За второй год проценты уже исчисляются с общей суммы, иными словами - восемнадцать целых и пятьдесят четыре сотых копейки...
Выяснив, что за первые пять лет мой вклад возрос на целый рубль и составил к 1935 году семь рублей, отец отодвигает тетрадку, потирает широкий, слившийся с лысиной, лоб. Не сглазить бы, для своих лет выглядит ой очень хорошо - плотный, крепкий, с морщинистыми, тщательно выбритыми щеками, с живыми серыми глазами, задумчиво сейчас устремленными на меня.
- Все это, конечно, пустяки, - говорит он. - А съездить бы туда нужно.
- Нужно, - киваю я, понимая, что отец имеет в виду.
Там, в тех недалеких по расстоянию и дальних по времени местах, прошло мое детство, лучшие, как мне кажется, годы отца, там мы оставили дорогого нам человека... Некоторое время увлеченно разрабатываем план поездки, готовые отправиться в путь хоть сейчас, и только обложной дождь за окном умеряет наш пыл. По стеклу безостановочно скользят водяные струйки. Сквозь их холодную рябь видно низкое небо, мокрая черная лента автострады и прижатый почти к самым крышам дым, который сносит с трубы единственного в Городище крупного промышленного предприятия - промартели... Вечером я уезжаю домой, в Пензу, и неделю подряд начинаю и заканчиваю день слушанием сводки погоды. Август выдался дождливый и хмурый; метеостанция с завидным постоянством изо дня в день обещает краткосрочные дожди, которые целеустремленно идут с утра до вечера.
В пятницу наконец непогода выдохлась. Свежий ветерок резво сгоняет с неба серые тучи, и под ними, как под стертой переводной картинкой, оказывается чистейшее, литографской лазурью поблескивающее небо. Не веря благодати, жду сводки по радио и ликую: теплый безоблачный день гарантирован. Мы с женой даем телеграмму в Городище и выезжаем в Кузнецк город, избранный отправной точкой нашего путешествия.
В семь утра под окнами дома, в котором ночуем, раздается сигнал машины. Небо сегодня еще лучше, чем вчера: выше, синее, без единого облачка. Вспыхивают на добром раннем солнышке дверцы зеленой "Волги" с шахматными квадратиками, мягко шуршит под шинами асфальт трассы, остаются позади окраинные улицы разросшегося Кузнецка, крохотные дачки Долгушина, и горизонт широко размахивается желтыми пшеничными полями... До Никулина, первого пункта нашего путешествия, далеко, несколько десятков километров, но, рассудку вопреки, взгляд становится беспокойным и пристальным.
Слышу, как сзади, вдавливая пружины сиденья, нетерпеливо возится отец...
Я немало поездил по Руси, жил в Казахстане и Сибири, бывал за границей, но, честное слово, ни одна поездка не казалась мне такой важной и значительной! Более того, куда бы ни забрасывала меня судьба, я всегда жил ожиданием этой поездки, готовился к ней и - мысленно - не один раз отправлялся в путь... Бьет навстречу теплый, упругий ветер, пахнет бензином и травами, и я, подавшись вперед, машинально повторяю про себя строчки давно написанных стихов:
Знаю, что это досадно, знаю,
Но часто, свои отыскав пути,
Мы вспоминаем об отчем крае
После прожитых тридцати...
Сегодня к черту дела любые!
Край мой отчий, простишь ли ты?
И снова забытые и голубые
Реки бросаются под мосты...
В сравнении с действительностью, которая на третьей скорости мчится нам навстречу, стихи мои несколько теряют в достоверности. Под бетонными мостами автострады, которые с мягким толчком пролетает "Волга", мелькают всего-навсего речушки и ручейки. Но прочь оговорки, станем романтиками, поверим, что под теплыми лопухами текут не ручейки, а настоящие реки. Ибо реки нашего детства измеряются не глубиной и шириной, а чем-то другим, более верным и точным!
Скрывается за оврагом улочка татарского села Чирклея; знаем, что через полтора-два километра - Никулино, и все-таки первым его замечает шофер, а не мы.
Впереди, слева, возникает поросшая лесом гора, мелькает у ее подножия бурая колокольня, и водитель кивает:
- Вот оно, Никулино.
Мгновенно вытягиваем шеи, но машина свертывает вправо, под уклон, гора и колокольня исчезают.
- Сейчас приедем, - успокаивает шофер. - На село, что ли, прямо?
- Нет, нет, сначала на станцию, - говорит отец и поясняет мне: Сберкасса была на станции. Вернее, недалеко от станции.
"Волга" сворачивает с асфальтированной трассы Москва - Куйбышев влево и, покачиваясь, идет по узкой и сырой после недавних дождей проселочной дороге. На добрую надежную автостраду мы вернемся, согласно плану, под вечер, на обратном пути, сделав за день немалый крюк.