Первое время Человек с Золотыми Бронзовками заглядывал к нам в дом довольно часто и всякий раз приносил какую-нибудь новинку для моего зверинца: лягушку или воробья с перебитым крылом. Однажды мы с мамой в припадке непомерной доброты скупили весь его запас золотых бронзовок и, когда он ушел, выпустили их в саду. Бронзовки надолго заполонили весь наш дом. Они ползали по кроватям, забирались в ванную комнату, натыкались по вечерам на лампы и сыпались изумрудами к нам на колени.
Последний раз я видел Человека с Золотыми Бронзовками как-то под вечер, когда он сидел на пригорке у дороги. Наверно, он возвращался откуда-то с праздника, где выпил много вина, и теперь его качало из стороны в сторону. Он шел и наигрывал на своей свирели грустную мелодию. Я громко окликнул его, но он не обернулся, а только приветливо помахал мне рукой. На повороте дороги его силуэт ясно обозначился на фоне бледно-сиреневого вечернего неба. Мне хорошо была видна потертая шляпа с перьями, оттопыренные карманы пиджака, бамбуковые клетки с сонными голубями и медленный хоровод чуть приметных точек – это кружились над его головой золотые бронзовки. Но вот он уже скрылся за поворотом, и теперь передо мной было одно лишь бледное небо, где плавало серебряное перышко молодого месяца. Вдали, в сгустившихся сумерках, замирали нежные звуки свирели.
4. Полный кошель знаний
Как только мы перебрались в землянично-розовый дом, мама сразу решила, что мне нельзя оставаться неучем и в общем-то надо получить хоть какое-нибудь образование. Но что можно было сделать на маленьком греческом островке? Всякий раз, как поднимался этот вопрос, вся семья бросалась решать его с невероятным воодушевлением. Каждый знал, какое занятие было для меня самым подходящим, и каждый отстаивал свою точку зрения с такой горячностью, что все споры о моем будущем всегда кончались неистовым ревом.
– Времени у него хоть отбавляй,– говорил Лесли.– В конце концов он сам может читать книжки. Разве не так? Я могу обучить его стрельбе, а если мы купим лодку, научу, как управлять ею.
– Но, милый, будет ли для него от этого какой-нибудь прок в будущем? – спрашивала мама и рассеянно добавляла: – Разве что он пойдет в торговый флот или еще куда-нибудь.
– Я думаю, ему непременно надо научиться танцевать,– говорила Марго,– иначе он вырастет просто неотесанным увальнем.
– Конечно, милая, но ведь это совсем не к спеху. Сначала ему надо освоить такие предметы, как математика, французский... да и с орфографией у него очень неважно.
– Литература,– убежденно произносил Ларри.– Вот что ему необходимо. Хорошие, твердые знания по литературе. Остальное приложится само собой. Я всегда стараюсь давать ему хорошие книги.
– Но, может быть, ему все-таки рановато читать Рабле? – неуверенно спрашивала мама.
– Что за ерунда! – отвечал не задумываясь Ларри.– Важно, чтобы у него уже теперь складывалось верное представление о сексе. – Ты просто помешан на сексе,– строгим голосом заметила Марго.– О чем бы ни спросили, ты всегда лезешь со своим сексом. – Что ему надо, так это побольше упражнений на свежем воздухе. Если он научится стрелять и ставить парус...– начал Лесли.
– Э-э! Да брось ты все эти штуки... сейчас начнешь проповедовать холодный душ.
– Слишком много ты о себе воображаешь и все знаешь лучше других. Не можешь даже выслушать чужую точку зрения.
– Такую ограниченную точку зрения, как твоя? Неужели ты думаешь, что я стану ее слушать? – Ладно, ладно. К чему ругаться? – говорила мама. – Да вот Ларри такой безрассудный.
– Хорошенькое дело! – возмущался Ларри.– Я гораздо рассудительнее всех в этом доме.
– Конечно, милый, но руганью ничего не добьешься. Нам нужен человек, который мог бы обучать Джерри и развивать его склонности.
– У него, кажется, только одна склонность,– едко вставил Ларри,– а именно стремление забить все в доме зверьем. Эта его склонность, я думаю, в развитии не нуждается. Нам и так отовсюду грозит опасность. Не далее как сегодня утром я пошел зажечь сигарету, а из коробки выскочил здоровенный шмель. – А у меня кузнечик,– проворчал Лесли. – Да, этому надо положить конец,– заявила Марго.– Не где-нибудь, а у себя на туалетном столике я нашла отвратительную банку с какими-то червяками.
– Бедный мальчик, ведь у него не было дурных намерений,– миролюбиво проговорила мама.– Он так увлекается всем этим.
– Я бы еще мог вынести нападение шмелей,– рассуждал Ларри,– если б это к чему-нибудь привело. А то ведь сейчас у него просто такой период... к четырнадцати годам он закончится.
– Этот период,– возразила мама,– начался у него еще с двух лет, и что-то не заметно, чтобы он кончался.
– Ну что ж,– сказал Ларри.– Если тебе угодно набивать его всякими ненужными сведениями, думаю, что Джордж возьмется его обучать.
– Вот замечательно! – обрадовалась мама.– Пожалуйста, сходи к нему. Чем раньше он начнет, тем лучше.
Обхватив рукой косматую шею Роджера, я в это время сидел в темноте под раскрытым окном и с интересом, но не без возмущения слушал, как решают мою судьбу. Когда дело наконец уладилось, я было стал думать, кто это такой Джордж и почему мне так уж необходимы уроки, но в вечернем сумраке был разлит аромат цветов, а темные оливковые рощи были так прекрасны и загадочны, что я забыл о нависшей надо мной опасности образования и отправился с Роджером в заросли ежевики ловить светлячков.
Джордж оказался старым приятелем Ларри, на Корфу он приехал писать. В этом не было ничего такого уж необыкновенного, потому что в те дни все знакомые Ларри были писатели, поэты или художники. К тому же и на Корфу-то мы оказались именно благодаря Джорджу. Он писал об этом острове такие восторженные письма, что Ларри уже просто не мыслил себе жизни в другом месте. И вот теперь этот Джордж должен был расплачиваться за свою неосмотрительность. Он пришел обсудить с мамой вопросе моем образовании, и нас представили. Мы подозрительно оглядели друг друга. Джордж был очень высокий и очень тонкий человек, двигался он со странной, развинченной грацией марионетки. Его худое, изможденное лицо было наполовину скрыто острой темной бородкой и большими очками в черепаховой оправе. Говорил он низким меланхолическим голосом, и в его невозмутимых шутках чувствовался сарказм. Всякий раз, сказав что-нибудь остроумное, он хитро улыбался себе в бородку, не заботясь в произведенном впечатлении.