***
– Ген, слушай, у тебя так бывало – слушаешь чей-то голос, и крыша едет?
– А как же! – Генка ткнул в клавиатуру, и компьютерные колонки вздрогнули от мощного аккорда. – Вот от этого голоса меня вообще в пыль разносит!
Как в Соловьёве уживались врождённая интеллигентность и любовь к хулиганскому джаз-року, Лёня уже не пытался понять. Генка есть Генка, он такой, и другого друга Лёне не надо. Только теперь у Лёни появился секрет от лучшего друга, и это бесит. Особенно потому, что Лёня, вроде как, встречается с двоюродной сестрой Соловьёва.
Серьёзно с кем-то встречаться Лёне как-то не хотелось. С девушками сложно общаться, они похожи на неуправляемые химические реакции – никогда не знаешь, какое твоё слово или действие сыграет роль катализатора, а которое напрочь заингибирует только-только наметившуюся близость. Спокойному, даже немного флегматичному Заболоцкому быстро надоедали перепады настроения его подружек. То ли дело Генка – с ним можно болтать о чём угодно или просто сидеть за компом, слушать грохочущую музыку и пить пиво из кружек (замаскированное под чай, у Соловьёва мать строгая).
– Да я не про певцов! Обычный голос, у какого-нибудь знакомого!
– А-а. Неа. Не было такого. Усыплять вот получается, особенно у нашего препода по гражданскому праву. А что? У тебя кто-то появился? С Зойкой разбежались, что ли? То-то она вчера в кафе с каким-то Серёжей ходила, мать по телефону с тёть Дашей болтала. Разбежались?
– Да вроде нет. Разговора пока не было.
– Разбегайтесь. Зойке за границу охота свалить, а ты же у нас патриот, к родителям на завод собрался, династию продолжать.
Родители Заболоцкого на самом деле ожидали, что Лёня после учёбы устроится на химкомбинат. Мать даже справки наводила – нужны ли родному предприятию инженеры-технологи. Нужны, кто б сомневался. Только вот Лёня теперь не знал, какое у него впереди будущее.
Куратор их группы неожиданно для всех ушла из университета. Говорили, грипп дал осложнение на сердце, чуть ли не до инвалидности дело дошло. Лекции по её предмету весь семестр читал профессор Поддубный.
Лёня на второй же лекции устроился на первом ряду. Накатившаяся на город селевым потоком ранняя весна исправно швыряла в окна пригоршни солнечных зайчиков, и голос Глеба Олеговича казался Лёне мягким бархатом, в котором тонут солнечные искры.
О таком ведь никому не расскажешь, правда? Можно восхищаться этим человеком как преподавателем, блестяще разбирающимся в своём непрофильном предмете. По основному роду занятий Поддубный биохимик, Лёня уже всё про него разузнал. Но органическую химию и основы биотехнологий разжёвывает так, что даже учебники читать не надо. Вот про это можно рассказывать и хвалить умницу-профессора.
Но кому рассказать, что каждое слово, произнесённое Глебом Олеговичем, отдаётся у Лёни где-то в груди глубинной вибрацией? Как признаться – даже самому близкому другу – что Заболоцкому нравится смотреть на руки профессора? Они такие… такие… Вот нет у не-романтика Лёни подходящих слов, чтобы описывать то, что ему нравится. У него получается только смотреть и внутренне замирать.
Вот что это, а? Любовь? Да о какой любви может вообще идти речь? Нет, Лёня не ханжа, и гей-порно они с Генкой как-то раз посмотрели – чисто для общего развития. В Лёнином универе полно студентов, смахивающих на геев, или просто прикидывающихся таковыми – это же теперь в тренде. Заболоцкого никогда это не задевало и не шокировало. Как однажды Генка высказался: «Вне зависимости от сексуальной ориентации, приключения все себе находят на одно и то же место».
Так что теперь получается, он, Леонид Заболоцкий – гей? Так ведь даже мыслей у него нет, чтобы как-то сблизиться с профессором Поддубным! Который, к тому же, пользуется бешеным успехом у женщин всех возрастов, на его лекциях даже на ступеньках лестниц девушки сидят. Правда, обручального кольца у Глеба Олеговича нет. Лёня так внимательно рассматривал его руки со своего первого ряда, что даже нарисовать бы их мог, если бы умел.
Что же это, а? Что же это за непонятная, почти наркотическая тяга – слушать этот голос, смотреть на эти руки? Кто бы помог разобраться, а?
***
В тот ночной клуб Лёня попал совершенно случайно. Праздновали закрытие сессии, сначала чинно сидели в кафе, потом постепенно разогрелись пивом и водкой – и понеслась.
Лёня даже названия этого заведения не успел прочитать, две его одногруппницы, повиснув на локтях Заболоцкого, заволокли Лёню внутрь с энергичностью муравьёв, вцепившихся в дохлую гусеницу.
Пить Лёня умел, но в этот вечер он выпил слишком много. Всё плыло перед глазами, и в какой-то момент ему стало совсем плохо.
Когда Лёня вернулся из туалета, одногруппники уже рассеялись по всему танцполу, а за их столиком сидели какие-то незнакомые люди. Лёне, в общем-то, было наплевать, с кем пить дальше, хотя уже не очень-то и хотелось.
Возле барной стойки было не протолкнуться. Пока Лёня стоял среди таких же страждущих, ожидая момента, чтобы нырнуть в просвет между спинами и взять у бармена ещё пару коктейлей, его кто-то чувствительно толкнул в бок.
– Осторожнее!
– Прости.
Даже музыка, от громкости которой закладывало уши, не смогла испортить бархат этого мягкого и властного голоса.
Лёня пошёл за Поддубным как крыса за дудочкой кудесника из Гаммельна. Сел за столик, спрятанный в стенной нише. Заговорил с ним первый – что-то о выпивке, о субботнем вечере, о слишком жарком лете. Не напрягся, когда Глеб Олегович взял его за руку. Поддубный тоже был пьян – полностью, почти до потери сознания. И было вполне естественно, что профессор не узнал своего студента. Они вышли из ночного клуба вместе, и Лёне было всё равно, что о нём подумает таксист – руки Поддубного, те самые руки обнимали его, и всё остальное перестало существовать.
Наверное, будь Лёня хотя бы на капельку трезвее, он не поднялся бы в квартиру Глеба. Не разрешил бы раздеть себя, не раздевал бы его в ответ. Ничего бы не было – ни угара какой-то тёмной, звериной похоти, не оглушительной боли от первого в Лёниной жизни опыта с мужчиной. Поддубный не был с ним груб. Он просто не знал, что он у Лёни первый. Потом, кажется, понял, но это уже не играло никакой роли. Лёня не дал ему остановиться.
Утро, наступившее после сумасшедшей ночи, было самым прекрасным в жизни Лёни Заболоцкого.
И самым страшным.
***
После того, как Поддубный вытолкал его из своей квартиры, Лёня не сразу вернулся домой. На последние деньги он купил билет на электричку и уехал за город. Забрёл в какой-то дачный посёлок, долго шёл по улице с ровными рядами домиков. Когда домики закончились, асфальтовая дорога превратилась в тропинку. А тропинка вывела Лёню к озеру.
О том, чтобы покончить с собой, Лёня не думал ни разу в жизни. Не думал и сейчас. Просто сидел на берегу озера и смотрел на воду.
– Друг, закурить не будет?
Незаметно подошедший пожилой мужчина чем-то напомнил Лёне отца. Наверное, такими же, как у Павла Заболоцкого натруженными руками с широкими, крепкими ладонями. Лёня покачал головой.
– Извините, не курю.
– Ну и правильно. Я тоже вроде как бросил, а тут видишь, какое дело… Вот что бабам от нас вечно надо, а? Что они вечно мозг выедают – то не сделал, это не сделал! Прямо с утра пилить начала, зар-раза!
Случайный Лёнин собеседник присел рядом с ним на взгорке, тоже уставился на озёрную гладь.
– Ты-то чего тут один сидишь? Тоже из дому погнали?
– Погнали.
– А ты не бери в голову. Никуда они от нас не денутся. Кому они нужны, кроме нас-то? Вот кто ещё будет слушать их, если не мы? Правильно я говорю?
«Кому они нужны, кроме нас?» Эти слова словно эхом отдались в Лёниной голове. Ночью Глеб сказал что-то похожее, только не совсем.
«Кому я теперь нужен, кроме самого себя?»
Вот что он сказал.
Лёня встал и забросил в озеро камешек, который вертел в пальцах. По воде пошли круги.