Я вылезаю из машины и вместе с дверью прихлопываю свою шерстяную кофту. Дергаю ее на себя и наблюдаю, как серебряной змейкой тянется из нее нитка. Делаю вдох, уговаривая себя успокоиться. Шепчу себе:
– Ты здесь ради правды.
Смотрю на отражение моего лица и дома в окне автомобиля, и вижу, что оставила внутри сумку. Дергаю ручку, но машина уже закрыта.
– Моя сумка, – зову я Элли, и жду, пока она обернется и нажмет на кнопку. Фары автомобиля мигают, и я снова дергаю ручку, но она все так же заперта. Слышу хихиканье Элли, она насмехается надо мной, исчезая в доме.
Шаркаю по дорожке, этот звук напоминает мне звук ломающихся костей. Сзади раздается металлический скрип, оборачиваюсь – железные ворота закрывают меня тут, деревья извиваются и заворачиваются, образуя полог. За оранжереей возвышается холм, усеянный каменными глыбами, земля черная, пропитанная недавним дождем.
Налегаю на тяжелую дубовую дверь, которую Элли оставила приоткрытой. За дверью я не вижу ничего, кроме пустого пространства прихожей, заполненного длинными тенями и облаками пыли. Слышу тиканье часов где-то вдалеке, и нажимаю на дверь еще немного. Не для того, чтобы войти, просто хочу впустить через проем немного солнечных лучей. Не хочу заходить в темноту.
Картины маслом украшают стены, ряд благородных лиц, все они почему-то выглядят одинаково. Наверное, дело в глазах, отмечаю, что на мои они не похожи. Предки? Род? Китайская погребальная урна, установленная на обелиск, стоит рядом с дверью, и все здесь несет отпечаток музея, вплоть до затхлого запаха. В каком-то смысле так и есть, это музей моего прошлого, которое мне не давали узнать. Я как археолог, Индиана Джонс, только без классной шляпы и верного напарника, копаюсь в юных годах своей жизни. Осматриваюсь и замечаю винтовую лестницу, которая, словно змея, вьется к потолку. Я не хочу знать, что там, наверху.
Элли прибегает обратно этой своей легкой пружинящей походкой со свежей бутылкой «Эвиана» в руках. Щелкает по выключателю, и люстра загорается резким светом, он разбегается по стенам узорами, напоминающими вырезанные из бумаги снежинки.
– А что с твоей сумкой? – спрашивает она с ужасно серьезным видом, как будто она ожидала, что я приду с ней.
– Машина закрыта. Ты ее закрыла.
– Ну, тебе же понадобится сумка, да?
Она протягивает мне воду, но я отказываюсь, несмотря на жажду.
– Нет, спасибо, – отвечаю, занося одну ногу за порог. Она приближается ко мне, втягивает внутрь и плотно закрывает входную дверь. На секунду наступает тишина, здесь нас всего двое. А потом я вижу его, неподвижно взирающего на меня с середины лестницы.
– Айрини.
Это, должно быть, он, мой отец, хотя я не вижу его отчетливо, его лицо скрыто тенью. Я открываю рот, чтобы ответить, и чувствую, как сжимается на моей руке ладонь Элли. Шевелю губами, но слова не выходят наружу. Что я могу сказать? С чего мне начать? Я произвожу звук, больше похожий на скрип.
– Ты здесь, – он говорит это… с теплотой. – Почему бы нам не подать чаю, и мы могли бы… – Элли не дает ему закончить фразу, он делает шаг назад, когда она резко поворачивается к нему лицом.
– Она устала после дороги, – утверждает она. Берет меня за руку и тянет прочь, а по всему моему телу резко, как трещина по льду, проходит дрожь. Элли ни на миг не сводит с него глаз. Я опускаю глаза, когда она уводит меня, ее хватка крепка, а я украдкой бросаю взгляды по сторонам. Я промолчала, несмотря на отчаянное желание спросить его: «Почему? Почему вы отдали меня?»
– Позволь показать тебе твою комнату.
– Да. Возможно, так будет лучше, – говорит он нам вслед, спустившись на пару ступенек. – Мы можем поговорить, когда ты отдохнешь.
Мне кажется, мое сердце остановилось, и я не могу раскрыть рта. Я глотаю воздух, но он не доходит до легких. Он и в самом деле хочет поговорить со мной?
Элли втягивает меня на кухню и закрывает за нами дверь. Здесь светлее, воздух кажется чище, не такой застоявшийся, как в прихожей. Я продолжаю думать об отце, но когда обращаю внимание на голые окна и замысловатый узор мозаики на полу, меня накрывает воспоминание. Появляется из ниоткуда, словно оплеуха. От падения меня, пошатнувшуюся, спасает разве что хватка Элли. Я вижу себя маленьким ребенком, я перетаскиваю свое хиленькое хромое тельце по черно-белому полу, смеюсь, а кто-то сзади окликает меня: «Молодец!». Голос женский. «Сильные руки», – думаю я. У меня всегда были сильные руки. Они должны быть сильными, потому что я не могла ходить. Я помню ощущение холодного пола под собой, кроме одной плитки рядом с раковиной, там ощущалось тепло от трубы с горячей водой. Это действительно так? Возможно ли, что у меня сохранились воспоминания об этом месте?