– Разве он не остается у тебя внутри? Не переезжает с места на место вместе с тобой?
Дэвид качает головой, потом кивает:
– Не тогда, когда я с Салли. Она научила меня предупреждать гнев. Я изменился. Теперь гнев бурлит во мне не так сильно. Ты когда‐нибудь видел, чтобы я вышел из себя?
Я такого не видел.
– Я видел, как ты не выходишь из себя. У тебя лицо каменеет. Я прямо вижу, как ты борешься с гневом.
– Это борьба не на жизнь, а на смерть.
– Роза не испытывает ярость. Такое с ней бывало только в детстве. – Я пытаюсь представить себе, как Роза меняется. И не могу. – Ты не Роза. Для тебя важно, что думают люди. Для тебя всегда было важно, что думает Салли. И поэтому ты изменился. Розе все равно – ты бы слышал, что она мне говорила. Я дам тебе послушать.
Дэвид выпрямляется в кресле, отъезжает немного назад, словно он вдруг потерял всю наполнявшую его энергию.
– Не нужно. Я знаю, что она говорит. Наша задача дать Розе понять, что единственный выход для нее – притворяться обычным человеком. Она знает: как только ей поставят диагноз, шансы на то, что ей хоть что‐то сойдет с рук, сразу же упадут. Может, если она будет притворяться нормальной, она и правда изменится. Я изменился.
Я хочу ему верить.
– Мы не профессионалы. Мы принимаем очень серьезные решения. Может, нам хотя бы посоветоваться с кем‐то, кто знает больше, чем мы? Если мы отведем ее к кому‐то, кто работал с молодыми… – Я замолкаю, не в силах произнести «психопатами». Я еще не называл ее так в разговоре с Дэвидом.
– Что нам даст официальный диагноз, Че?
– Профессионал поможет нам понять, какие варианты у нас есть.
– Что, как ты думаешь, случится с Розой, как только ей официально поставят диагноз? Закон она пока не нарушала. Ей десять лет. Если мы проведем тесты, что они покажут? Допустим, они подтвердят то, о чем ты говоришь, – что тогда?
– Она психопатка. Разве мы не обязаны защищать от нее окружающих?
– Нельзя называть психопаткой десятилетнюю девочку. Как, по‐твоему, с ней станут обращаться, если у нее будет диагноз? В какую школу ее возьмут? Скорее всего, она попадет в школу для детей с психическими отклонениями. Чему она у них научится?
Я этого не знаю.
– Лучшее, что мы можем делать, – контролировать ее, предупреждать о последствиях поступков, которые она хочет совершать. У нас есть только один выход – та самая политика сдерживания.
Но ведь нам не удается ее сдерживать. Мы дали Розиному вирусу заразить Апинью, а теперь и Сеймон.
Когда я прихожу днем в спортзал, Соджорнер целует меня и берет за руку. У нас и правда все серьезно. Все мысли о Розе и моих полоумных родственничках отступают.
Джейми смеется:
– Похоже, вы разобрались со своими религиозными различиями.
– Именно, – говорит Соджорнер.
– У нас все замечательно, – добавляю я.
Джейми делает вид, что ее сейчас стошнит. Мы вместе разминаемся и отрабатываем удары. Я на долгое время забываю о своей сестре.
Мы идем домой втроем. Сегодня я ужинаю с ними и с мамами Соджорнер.
– Спасибо, что пригласил тогда Олли, – говорит Джейми. – Мы тусовались. Олли что надо.
Олли просто по определению что надо.
– Ты ведь знаешь, что Лейлани бросила Веронику?
Я качаю головой:
– Опять?
– На этот раз по‐настоящему. Вероника без конца рыдает. Порезала себе вены.
Я останавливаюсь и в ужасе смотрю на нее.
– Вышло неубедительно, порезы неглубокие, скорее царапины. Но она рыдает у Олли на плече, а они дружат еще с пеленок. Они очень близки. Олли нужно ее поддержать.
– Бедняжка Олли.
– Именно.
– Не смотри на меня, – говорит Соджорнер. – Я Олли совсем не знаю. Приходите вместе в церковь, Джейми.
Джейми хрюкает от смеха. Я уже понял, что это дежурная шутка – про Джейми и про то, что ноги ее никогда не будет в церкви.
– В воскресенье мы идем протестовать. Мы с Олли сделаем мир лучше.
– Что, правда?
Я вмешиваюсь, чтобы не дать им поссориться:
– Твои мамы ведь знают, что мы вместе?
Я слегка нервничаю из‐за этого ужина.
– Конечно знают, – говорит Джейми. – Сид им обо всем рассказывает. В этом доме нет секретов.
– Ты говоришь так, словно это плохо, – замечает Соджорнер.
– Я никогда не думала, что буду скучать по жизни с родителями и по этому католическому ужасу в духе «все-сплошная-тайна-детям-нельзя-ни-о-чем-рассказывать». Но вы уж слишком откровенны!