Майя смеется.
– Пора на теннис, – говорит она Лейлани. – Пойдем через Хай-Лайн?
– Давай. – Лейлани ведет нас по старой с виду улице, вымощенной гладким кирпичом, к широкой лестнице. – Ты тут уже был?
– Не-а. – Я вообще не в курсе, о чем это они.
– Это надземный парк, – говорит Майя.
– Узенький парк над землей, где полно надоедливых туристов, которые на каждом шагу останавливаются и таращатся по сторонам. Но зато можно пройти четыре квартала без светофоров.
Поднявшись по лестнице, мы выходим на широкую дорожку, с обеих сторон обсаженную деревьями и забитую людьми.
– Раньше тут была заброшенная железная дорога, – объясняет Лейлани. Она идет впереди, прокладывая нам путь сквозь толпу.
Деревья совсем молоденькие. Интересно, давно ли открылся этот парк. Все здесь кажется новым. Мы идем на уровне четвертого или пятого этажа домов, гостиниц, офисных зданий. Я делаю шаг в сторону, пропуская влюбленную парочку, чтобы им не пришлось расцеплять руки. Чуть дальше парк расширяется, появляется место для скамеек, где люди сидят вплотную друг к другу, наслаждаясь солнцем и не обращая особого внимания на непрекращающийся поток туристов, которые идут мимо и крутят головами во все стороны. Я уже слышал речь на шести языках.
Дорожка снова сужается, и мы идем по туннелю из веток, соединяющихся у нас над головами. Здесь чудесно, даже несмотря на то, что все вокруг, по мнению Лейлани, идут слишком медленно и постоянно останавливаются, чтобы сфотографироваться.
– Жаль, что ты не бывал здесь раньше, пока туристы не пронюхали про это место, – говорит Лейлани.
– Здесь было совсем пустынно, – возражает Майя. – Крошечные деревца, сплошные сорняки. Теперь стало лучше.
– Да, но людей слишком много.
– А мне нравятся люди. Моя теннисная школа вон там. – Майя показывает на запад, где между домами виден Гудзон.
Отправив Майю на теннис, мы возвращаемся в Ист-Виллидж.
– Отпусти бороду, – говорит Лейлани.
– Мне семнадцать. Я не могу отпустить бороду.
– У меня в школе половина парней носят бороду.
Я с сомнением смотрю на Лейлани.
– Не веришь? Да, борода у них не на все лицо, не то что у модников из Вильямсбурга, которые типа-сами-маринуют-мясо-и-варят-пиво, у нас такой только Микаль, но он кабан ростом под два метра. Но у них вполне растет борода. Это обычное дело, видишь?
Она показывает на идущего навстречу мужчину с длинной черной бородищей, как у лесника. Он ей улыбается, но Лейлани уже показывает мне на другого бородача.
– Лейлани, я знаю, что такое борода. Думаешь, мне поможет, если я пойду на поводу у последних тенденций мира мужской моды?
– Пойдешь на поводу? Да, только выбирай правильные тенденции. С бородой ты не будешь так сильно похож на мальчика с фермы.
Я в этом сильно сомневаюсь.
– У меня светлые волосы.
– И?..
– Как ты думаешь, я часто бреюсь?
– Откуда мне знать? – Царственные брови Лейлани ползут вверх. – Я не слишком интересуюсь тем, как именно парни бреются и как часто они это делают. Каждый день?
Я хмыкаю. Лейлани касается моей щеки, тщательно избегая прыщей.
– Кожа гладкая. Так когда ты брился?
– Может, неделю назад. Еще до отъезда. Значит, уже десять дней? Две недели?
– Господи. У тебя что, волосы не растут? – Она хватает меня за локоть, рассматривает мою руку, потом показывает мне свою. – У тебя на руках нет волос! У меня на руках волос больше, чем у тебя, и я еще не сильно волосатая. Ладно, забудь о бороде. Она у тебя отрастет лет через сто, не раньше.
– И даже тогда это будет мягкий пушок, как на заднице.
– Пушок на заднице! – Она издает звук, чем‐то похожий на клохтанье курицы, которой перерубили топором шею. Я не сразу понимаю, что она не умирает, а просто смеется. Впервые за все время нашего общения Лейлани не выглядит крутой: щеки у нее раскраснелись, и она жутко кудахчет. – Пушок на заднице? В Австралии что, на жопе растят пух, чтобы не мерзнуть?
Она смеется громче, прибавляя к кудахтанью всхрюкивания. На нас оборачиваются люди. Я совершенно не понимаю, над чем тут можно смеяться, кроме ее собственного смеха. Ее смех – самое невероятное из всего, что я когда‐либо слышал. Я тоже хохочу.
– Твой смех! – выдыхаю я. – Господи, ну и звуки!
– Я знаю, – говорит она в перерыве между хрюканьем и кудахтаньем. От смеха она не может разогнуться. – Пора прекращать. – Она вытирает стекающие по щекам слезы.
– Звучит просто адски.
Она снова хрюкает.
– У тебя худший в мире смех.
Она кивает и снова хрюкает.
– А я‐то думал, ты крутая. – Я постепенно успокаиваюсь, и на лице у меня расплывается ухмылка.