Я делаю для Джорджи еще несколько снимков. Фотографирую гигантскую надувную крысу возле магазина одежды. Надо спросить у Лейлани, в чем тут дело. Хотя мне почти нравится это необъяснимое сочетание.
Телефон пищит. Я поставил громкость на максимум, надеясь, что Соджорнер мне напишет. Но это очередное сообщение от Розы: «Возвращайся скорее. Они злятся все сильнее». Я подумываю ей ответить, но понимаю, что тогда на меня обрушится поток еще более утомительных сообщений.
Потом пишут родоки: «Когда ты вернешься?» – «Не знаю. Я на пробежке». – «Сообщи нам». – «Ладно». Снова Роза: «Ты знаешь, что боязнь высоты по‐научному называется акрофобией?» Телефон снова пищит. Роза решила меня извести. Может, не смотреть на экран? «Хочешь пробежаться? – пишет Соджорнер. – Мне надо на воздух. Я пыталась заниматься, но не могу сосредоточиться». – «Конечно, давай».
Мы встречаемся на пешеходном мосту через ФДР-драйв, в конце Шестой улицы, на стороне парка. Соджорнер стартует, прежде чем я успеваю сказать «привет».
– Так кто тебя допекает? – спрашиваю я, догнав ее.
Она бросает на меня косой взгляд:
– Допекает?
– Кто в данный момент не дает тебе спокойно жить?
– В Австралии все так странно выражаются?
– Абсолютно все.
Она улыбается:
– Мама Ди. И мама Эл тоже. Накинулись на меня из‐за того, что я неуважительно говорила с твоими родителями.
– Прости.
– Ты ни при чем.
– Ты меня защищала.
– Не-а. Ну то есть да. Отчасти. Я говорила это главным образом для своих мам. Я знаю, что они вряд ли слушали. Взрослые не слушают. Они всегда правы.
Я смеюсь.
– Охренительно верно сказано. Что будешь делать?
– Если бы я сказала такое при своих мамах, они бы вымыли мне рот с мылом.
– В переносном смысле?
– В буквальном. Я не выражалась при них с тех пор, как мне исполнилось пять.
– Похоже, они строгие.
– Особенно мама Ди. Не то чтобы я не дерзила маме Эл. Просто она обычно молчит, но по ней видно, если я ее разочаровала. И от этого еще хуже.
Легко могу себе представить.
– Ты с ними не ругаешься?
Соджорнер смеется:
– Все время ругаюсь. Но уважительно, понимаешь?
– Господи. Как тебе это удается?
Соджорнер резко останавливается. Я по инерции пробегаю мимо, иду обратно к ней.
– Че, никогда не богохульствуй при моих матерях. Я серьезно. Они будут не слишком высокого о тебе мнения, если услышат, что ты ругаешься. Но если ты будешь поминать имя Господа всуе, они спишут тебя со всех счетов. Навсегда.
– Нельзя было говорить «господи»?
Соджорнер кивает:
– У мамы Ди есть сан. Ты слышал ее проповедь. Она всерьез относится к богохульству.
Я не знаю, что сказать. «Господи» и «боже» – слова, которые я использую, когда пытаюсь не выругаться в присутствии кого‐то, кого может обидеть ругань. Я всегда воспринимал эти слова как наиболее мягкие из всех, что может сказать человек, когда ему хочется ругнуться. Наряду с «черт», «блин», «дерьмо» и «тьфу ты».
– То есть ты не ругаешься? – Я вдруг понимаю, что ни разу не слышал, чтобы она сказала что‐нибудь посильнее, чем «дерьмо».
Она мотает головой и бежит вперед.
Я догоняю.
– Никогда не встречал человека, который бы не ругался.
– Серьезно?
Я пытаюсь вспомнить хоть кого‐нибудь. Даже мои бабушки любят крепко выразиться.
– Серьезно. Похоже, австралийцы много ругаются. Никогда не задумывался об этом.
– Ясно. Не выражайся при моих матерях.
– Постараюсь, – говорю я.
– Не богохульствуй при них. Я серьезно.
– Не буду.
– Но ведь твоя сестра не ругается? Я ни разу не слышала.
– Ругается. – Мне одновременно страшно хочется и страшно не хочется спросить, как Роза ведет себя на занятиях по Библии. Роза занимает слишком много места в моей жизни.
– Ого. Похоже, что вы, австралийцы, сплошь сквернословы и богохульники. – Она смеется и бежит еще быстрее.
Я не отстаю. Мы молча бежим на север. Дорожка сужается. Парк и река пропадают, нас зажимает между домами и магистралью. Дорожка такая узкая, что места на ней хватает только для двух человек. Если кто‐то решит нас обогнать или побежит навстречу, нам придется его пропустить, пристроившись друг за другом. Я слышу каждый ее вдох. Я чувствую запах ее пота. Я хочу ее поцеловать. Я хотел целовать других девушек. Я целовал других девушек. Я никогда никого не хотел поцеловать так же сильно, как хочу поцеловать Соджорнер.
Ее губы. Я изо всех сил пытаюсь не смотреть на них. Верхняя и нижняя губа почти одинаковые, нижняя лишь чуть‐чуть полнее. Мне так хочется коснуться ямки над ее верхней губой: мне кажется, она просто создана для моего пальца. В ней собираются капельки пота. Я представляю, как слизну пот, как мой язык коснется ее губ, проскользнет между ними. Я оступаюсь на ровном месте.