Когда мы вечером сидели за столом и пили чай, я ска-зал, что во сне был шаманом и шаманил, носясь по комнате как угорелый, а перед этим прошел весь путь шамана.
- Ну, во-первых, это называется камлать, а не шама-нить, а носился ты не по комнате, а по чуму, - с улыбкой сказал отец.
- Правильно, по чуму. Я носился по чуму и камлал, - подтвердил я.
- Вовонька, дитенок, - пропела бабушка. - Это твоя беспокойная душа рассказывает о том, что когда-то видела,
-Уж тогда скорее твоя душа вспоминала, что ты был когда-то шаманом, - усмехнулся отец.
- Почему? - спросил я.
- В восточных религиозных учениях есть такое поня-тие "реинкарнация", что значит "переселение душ". Явле-ние это известно с древних времен. Еще Платон вслед за Пифагором разделял идею переселения душ.
- Что значит "переселение душ"? - Эта тема волновала меня, потому что в моих снах, похожих на яркие картинки, логичные в своем продолжении, часто терялась та грань, за которой кончается явь, и я пользовался любой возможно-стью, даже нелепой, чтобы объяснить эту мою раздвоен-ность сознания.
- Это значит, - продолжал отец, - что душа - бессмерт-на и со смертью физического тела переселяется в другое те-ло или даже растение.
- Что ты такое говоришь, Тимофеич? - возмутилась ба-бушка.- Душа-то бессмертна, но она никуда не переселяет-ся. Господь забирает ее и определяет ей место. Какая в рай попадет, а какая в ад.
- Это в нашей, православной вере, мама. А я так думаю, что она никуда не попадает, потому что ее просто нет.
- Господь с тобой! Грех это, - бабушка перекрестилась и испуганно оглянулась на свою комнату, где висели ее иконы. Потом зашептала:
- Как же без души? Без души - это пень тогда будет, а не человек. Господь дает нам душу. Господь и отнимает. Ты же библию читаешь, и церковные книги я у тебя видела.
- Да веруйте вы себе на здоровье, мама, - сказал отец.- Я уважаю всякую Веру, и никого не хочу разубеждать. А библию я читаю, потому что хочу понять, где вымысел, а где правда. Чем, например, отличаются мусульмане от хри-стиан.
- А тем и отличаются, что басурманы они, нехристи.
- Вот видишь, а они говорят, что мы неверные.
- Это пусть говорят, Бог их за это и покарает.
- Так уж и "покарает". А за что карать-то? Ты веришь в Бога и Христа, мусульмане верят в Аллаха и Мохаммеда, что для них то же самое, а Бог-то един.
- Один, один, батюшка. Истинно один. Спасибо за чай.
Решив не гневить Господа греховным разговором, ба-бушка встала, перекрестилась и пошла к себе в комнату.
- Ну, ты, Юр, связался, - недовольно сказала мать. - Что, поговорить больше не о чем?
- Извини, - смутился отец. - Как-то так получилось... Вот, думаю сам веру принять. Только не знаю, какая лучше, православная или мусульманская. А может буддизм? Но то-гда в переселение душ придется поверить. Правда, после этого меня из партии выгонят, - пошутил отец.
- Буровишь ты, Юр, черте что, - возмутилась мать. - За столом сидишь. Ты лучше бы с Вовкой куда к врачам схо-дил. То летает куда-то, то чертовщину какую-то видит.
- Да не беспокойся ты, мать. Все у него нормально. Просто он немного не похож на других. У него более чувст-вительная нервная система. Поэтому и сны у него необыч-ные. Его память запечатлевает любую, даже самую незна-чительную информацию помимо его воли, а потом она про-является, во сне, например. Вот и весь фокус. Вот он гово-рит, что не знал таких слов, как "камлать", "чум", но ведь они как-то к нему в память попали.
- А как же одежда? А слова, которыми я духов вызы-вал? - неуверенно сказал я.
- Да все то же самое. И одежду ты мог видеть. Может быть, в музее.
- В музее шаманов нет.
- Ну, мало где? Я же говорю, что эта информация мо-жет откладываться в памяти непроизвольно. И радио, и подслушанные невольно разговоры ... Не хочешь же ты ска-зать, что ты действительно был когда-то шаманом? - Отец потрепал меня по волосам, - Отдыхать надо больше. И меньше забивать голову всякой ерундой.
Глава 7
Отец и Леха. Пустырь. Метатель молота Алексеев. Ванька Коза. Рассказ о Ваське Графе. Леху увозит "черный ворон".
Лexy забрали. Он не ночевал дома, и его не было в об-щежитии. Бабушка Маруся сходила к хорикам, где жил ка-кой-то Лехин знакомый, пришла в слезах, бухнулась к отцу в ноги и, тонко причитая, стала просить вызволить парази-та Лешку из милиции. Отец недовольно хмурился, отчиты-вал мать, которая заступалась за брата, выговаривал ба-бушке, но куда-то ходил, перед кем-то хлопотал, и через неделю Лёха пришел домой.
На Леху жалко было смотреть. Блатной налет с него слетел как шелуха, будто его и не было. Леха осунулся, бе-лесые ресницы растерянно хлопали, и было видно, что он напуган.
Леха появился утром, когда отец уже был на работе, и как шмыгнул в бабушкину комнату, так и просидел там до вечера.
Бабушка порхала из кухни в комнату, из комнаты на кухню, совала Лехе картошку с огурцом и все охала и со-крушалась, что он похудел.
Придя с работы, отец спросил коротко:
- Пришел?
- Дома, целый день сидит, не евши, в рот ничего не взял, - заскулила бабушка Маруся.
- Пусть зайдет в зал, - приказал отец.
- Леня, дитенок, иди, Юрий Тимофеевич зовет, - с на-рочитой строгостью позвала бабушка и просительно к отцу:
- Ты ж его, сироту, не бей.
- Дура вы, мамаша, - возмутился отец. - Вам бы не за-ступаться, а просить меня, чтоб три шкуры с него, подлеца, спустил за его дела, а вы ...
Отец не договорил и, махнув рукой, ушел в зал. Из своего убежища вышел Лexa. Он не знал, куда деть руки, то засовывал их в карманы, то вытаскивал, и они щупали и мяли рубаху, а глаза его бегали загнанными зверьками.
- Ой, дитенок, сиротинушка моя горемычная, голо-вушка горькая, - вполголоса запричитала бабушка, погля-дывая на дверь в зал.
- Леонид, - послышался голос отца.
Леха втянул голову в плечи и шагнул в комнату с ви-дом обреченного на смерть. Я было сунулся за ним следом, но отец выставил меня за дверь, и я сидел, прислушиваясь к тому, что происходило в зале. Бабушка мягко, как кошка, ходила по кухне, промокала глаза концом головного платка и тоже прислушивалась.
До нас доносился сердитый голос отца, но слов было не разобрать. Только отчетливо выговаривал рыдающий голос Лехи: "Отец, гад буду, если..." Наконец, дверь распахнулась, и вышел Леха с красными мокрыми глазами и жалким оска-лом зубов с огненным сиянием золотой коронки.
- За отца душу выну, - пообещал Лехa и ушел в бабуш-кину комнату додумывать свою дальнейшую жизнь...
На улице никого не было, и я побежал на пустырь. В это время на пустыре тренировался чемпион области Юра Алексеев, и мы любили смотреть, как он метает свой молот. Пацаны кучно сидели на пригорке и следили за чемпио-ном. В спортивных шароварах, до пояса обнаженный, Алек-сеев, раскручивал над головой ядро на металлическом тро-се, поворачивался вслед за ядром несколько раз сам и вы-пускал снаряд. Ядро тянуло спортсмена за собой, и он ба-лансировал на одной ноге, удерживая равновесие, чтобы не переступить черту, и следил за полетом снаряда, который со свистом, рассекая воздух, мощно летел, неся за собой трос с ручкой, будто хвост кометы; опускался по дуге и глу-хо бухал о землю, замерев в выбитой им лунке. Алексеев так и стоял на одной ноге, провожая взглядом ядро и наклоня-ясь, будто сам летел вместе со снарядом, и только когда снаряд падал, он, словно спотыкался обо что-то, выпрям-лялся и шел к концу поля.
Алексеев долго щупал землю или воронку, вырытую ядром, чистил шар снятой рукавицей и, наконец, возвра-щался на исходную позицию. Меня всегда удивляло, что он тащил ядро через все поле назад, а не бросал его оттуда еще раз.
- Юрик, сколько? - деловито осведомился Пахом. Алексеев даже не посмотрел в его сторону, расставил ноги, потоптался, как бы врываясь в вытоптанный пятачок, и снова закрутил молот над головой.