- А кто же есть? - в вопросе Пахома сквозила ирония.
- А никого. Жулики, ворюги есть. Развелось их теперь - только за карман держись. Вчера у прокурорши сумочку в трамвае срезали. Мать говорит, пятьсот рублей было.
- А у нас вчера ночью под окном кто-то ходил-ходил, потом по стеклу стал скрестись, - шепотом стал рассказы-вать Семен Письман, - потом как кошкой замяукает, и как кто-то побежит.
- Ты-то чего боишься? - засмеялся Монгол. - У вас во-ровать нечего. Вот у прокурора!
- У прокурора телефон, - напомнил Пахом. - Когда у прокурорши срезали сумочку, прокурор звонил самому Ле-ве Дубровкину.
- Дубровкина бандюги боятся как огня, - подтвердил Мотя старший. Он порядок наведет. Когда нашли убитого милиционера, помните? Милиция еще облаву на барахолке устроила? Так Дубровкин сразу убийц поймал.
- Жорик Шалыгин говорит, что Лева Дубровкин все воровские дела знает, потому что сам беспризорничал и даже в воровской шайке был.
Надолго замолчали. Лягушки сначала робко, словно пробуя голос, потом вдруг уверенно и нагло разрушили ве-чернюю тишину, запели дружно, и трели их заглушили все остальные звуки. Кузнечик, стрекотавший где-то рядом, испуганно умолк, уступив место пробудившейся силе.
- Играть что ли не будем? - подал голос Мотя млад-ший.
- Да уж темнеет, - лениво сказал Каплунский.
- Мне домой пора, мать небось ищет, - нехотя поднял-ся Пахом.
- Мне тоже,- отозвался Самуил.
- Пошли, правда. Есть охота, - согласился Монгол.
Дома я застал заплаканную мать. Она утешала бабуш-ку, которая в голос причитала. Отец нервно ходил по залу.
- Вовка, ешь сам! Там я тебе на столе все оставила, - сказала мать.
Я сел за стол. Из слов матери и по причитанию бабуш-ки я понял, что Леху снова взяли. Приехал "Черный во-рон", и два милиционера увезли моего горемычного не-удельного дядьку.
Глава 8
Прокурорские дочки. В лес за порохом. Землянка. Гильза с предсмертной запиской. Костер. Наказание. Сон.
Сквозь сон я услышал голоса матери и тети Нины. Го-лоса плавали по комнате и сплошным гулом лезли в уши. Потом я стал различать слова. Я проснулся, но лежал с за-крытыми глазами, цепляясь еще за ниточку уходящего сна.
- Даром что красивая, а будет так перебирать и в дев-ках останется, - слышал я голос матери. - Другая и некраси-вая, а, глядишь, замуж выскочила и жить еще как будет.
- Это уж точно, - поддакивала тетя Нина. - Недаром го-ворится, "Не родись красивой, а родись счастливой".
- Чем Витька не жених? Воевал, собой видный, серьез-ный. И семья хорошая. Дядя Петя - шишка по сельскому хозяйству. Тетя Клава сроду за ним не работала.
В голосе матери слышалась обида за Витьку. Тетя Ни-на чуть помолчала и с матерью не согласилась:
- Да нет, Шур, простоват все же Витька для нее. - Дере-венские они, а Ленку вон как воспитали, как одевают. Сей-час-то приехала к родителям из Ленинграда. В институт по-ступила.
- Ну, не знаю, Витька на руках бы ее носил. Уж очень они гордые.
- Насильно мил не будешь.
- Старые говорят: стерпится - слюбится. А сейчас же-нихи, где они? Другая рада бы хоть за какого ни на есть ин-валида, лишь бы мужик был.
- А по мне, чем какой-нибудь, лучше вообще никакой, - зло ответила тетя Нина. Недовольные друг другом жен-щины замолчали.
- Все же Витьку жалко, извелся весь, - примирительно сказала мать.
- Ничего, от этого еще никто не умирал. Сук по себе рубить надо. И Витька твой найдет бабу попроще и думать про Ленку забудет.
В большом доме с высокими окнами напротив жил прокурор с прокуроршей и двумя дочерьми, Еленой и Эл-лой. Девятнадцатилетняя Елена была настоящей красави-цей, и за ней робко ухаживал демобилизованный офицер Витька Голощапов. Ходил Голощапов в военном кителе без погон, в синих галифе и хромовых сапогах. Китель украша-ли желто-красные нашивки о ранениях и шесть медалей. Голощаповы занимали просторную квартиру в нашем доме, а окна их выходили на улицу и смотрели на прокурорские окна.
Наша ровесница Элла с нами не водилась, ее учили играть на пианино, и она изводила улицу гаммами. Кроме гамм мы от нее больше ничего не слышали. Иногда она пе-ла под свои гаммы, голоса не хватало, и она пускала "пету-ха". Мы дразнили Эллу с улицы, кукарекая на все лады. То-гда ее мать захлопывала окна, предварительно обозвав нас "хулиганьем" и "босью драной".
Жили прокуроры богато, У них был телефон, может быть, единственный на улице. Позже телефон поставили переехавшим в наш двор в пустующую квартиру в кирпич-ном доме Григорянам. Месроп Аванесович Григорян, отец Армена и его сестры Таты, работал в горкоме партии.
- Мам, есть хочу! - окончательно стряхнув с себя сон, заявил я.
- А, проснулся. Умойся сначала, потом будешь есть.
- Хотя бы "здравствуй" сказал, жених, - засмеялась те-тя Нина.
- Здравствуйте.
- То-то здравствуйте! - ворчливо заметила мать. - Сего-дня-то куда вас понесет? - От ребят отбою нет. Где носит, с кем носит? Улица, одна улица на уме, - пожаловалась мать тете Нине.
- Здоровый парень, чего ему не носиться? - заступи-лась за меня тетя Нина. - Пусть мускулы нагуливает.
Я не сказал, куда меня понесет сегодня, потому что се-годня мы шли в лес, куда дорога нам была заказана. В лесу оставались еще снаряды, патроны и могли быть мины. И хотя минеры поработали везде, где могли быть мины, опас-ность наткнуться на мину оставалась. Все еще помнили, как на мине в Медвежьем лесу подорвались братья Галкины и Толик Беляев из нашей школы. Старшего Галкина разнесло на куски, Толику оторвало ногу и ранило в голову, и он так и умер, не приходя в сознание. Младшему Галкину, навер-но, потому что он шел последним, "повезло": он лишился двух пальцев на левой руке, у него осколком вырвало щеку и контузило. Минеры еще раз прочесали лес миноискате-лями, но кроме мин оставались еще патроны, неразорвав-шиеся снаряды, гранаты.
Тогда попало под горячую руку от матери Ваньке Па-хому. Она отодрала его ремнем, приговаривая:
- Не ходи в лес, не ходи!
Мы потом спросили, заступаясь за Ваньку:
- Тетя Клава, за что вы его били, он ведь в лес не хо-дил.
- Знаю, что не ходил, - согласилась тетя Клава, - Толь-ко теперь уж точно не пойдет.
- Галкина хоронили в закрытом гробу. Толю несли в открытом. Но какое это имело значение! Обоих не было в живых.
После этого случая в лес ходить долго никто не решал-ся. Потом у ребят с других улиц появился порох причудли-вой формы: в виде желтых цилиндриков; мелкий, черными кристалликами, и в виде палочек. Мы выменивали порох на биты, покупали на выигранные пятаки. Порох вспыхи-вал от спички и моментально сгорал, хорошо стрелял, если его положить на железку или гладкий камень и ударить молотком или другим тяжелым предметом...
Пойти в лес предложил Монгол.
- Там этого пороху навалом! - сказал Монгол.
- А если подорвемся? - сказал осторожный Самуил Ваткин.
- Никто не подрывается, а мы подорвемся? - в голосе Монгола была убийственная ирония, и мы нашли его довод разумным.
- Дома - никому! - предупредил Монгол и показал ку-лак...
По городу ехали трамваем. Сбились кучей на задней площадке поближе к дверям, пугливо озираясь на проход ва-гона, чтобы не прозевать кондукторшу. А когда где-то рядом раздалось: "Кто еще не взял билетики" и Монгол крикнул: "Атанда, прыгай", мы, не раздумывая, повыскакивали из трамвая. Последним прыгал Сеня Письман, прыгнул и рас-тянулся на мостовой, быстро вскочил и, прихрамывая, побе-жал за нами. Следом неслись ругательства кондукторши.
- Кто ж так прыгает, дурачок? - стал отчитывать Мон-гол Семена. - Надо прыгать вперед и стараться пробежать за трамваем, а ты сиганул назад. Хорошо еще, мордой мос-товую не пропахал. Чем стукнулся-то?
Сеня захныкал, одной ладонью утирая хлюпающий нос, другой, держась за то место, которым сдуру ударился о мостовую.