Сергей стоял возле нас и насмешливо рассматривал коробочки в парте.
Он покосился на Кирю и проговорил ядовито:
— У тебя и матери-то не было. Тебя тетка родила.
Киря густо покраснел и промолчал. А когда Сергей
ушел, он сказал:
— Погоди, чистяк, вот вырасту — первому тебе башку отверну. — И, смотря вслед Сергею зажженными ненавистью глазами, он добавил:
— Я рабочим буду, а рабочие сильнее вас, сдобных голяшек.
Я скоро заметил, что Сергей постоянно старается сделать Кире какую-нибудь пакость, а тот иной раз плакал тихо, про себя. Его большие карие глаза наливались слезами, сам он присутуливался и молча ходил по приюту.
Однажды Сергей принес с веранды клетку с чечетом. В ней беспокойно бился любимый чечет Кири. Сергей поставил клетку на пол и приказал Мишке Чуднову:
— Эй, Сука, беги в кухню, неси Ваську.
Мишка стремглав бросился и принес большого рыжего кота.
— Отпускай! — приказал Сергей.
Мишка отпустил. Я замер в оцепенении. У кота расширились зеленые круглые глаза, морда точно вспухла, на ней торчали длинные редкие усы. Чечет, увидев кота, еще беспокойней забился в клетке. Деревянные палочки клетки глухо треснули, чечет запищал, а кот, вытаскивая большую голову из клетки, возбужденно замахал длинным хвостом. В зубах его трепетали крылышки птички. Чечет еще раз глухо пискнул и смолк. Зеленые глаза кота хищно светились. Я заплакал.
В эту минуту вбежал Киря. Он схватил клетку и со всего размаху хотел ударить Сергея по голове. Губы его были плотно сжаты. В глазах стояли слезы. Сергей ловким движением вышиб клетку из рук Кири, она упала.
Сергей злобно растоптал ее и гордо крикнул:
— Я тебе сколько раз говорил, чтобы ты пичужек не ловил.
— А ты бы лучше выпустил его, чем кошке травить, — плачущим голосом проговорил Киря.
Я подбежал сзади к Сергею, схватил его за ногу и уронил. Вбежала Александра Леонтьевна. Она злобно поглядела на меня и, молча взяв сына за руку, удалилась.
Я думал, что после этой истории и меня и Кирю из приюта выгонят. Но дело обошлось тем, что Кирю послали убирать в уборной, а меня Александра Леонтьевна взяла за ухо и дернула так, что я от боли вскрикнул, и поставила в угол на колени.
Ребята сидели за партами и пели по команде Александры Леонтьевны молитву. А она сидела на стуле и следила за мной, как я стою. Колени мои онемели, ноги Дрожали, и я начинал приседать. Но надзирательница строго говорила:
— Стой как следует!
И я выпрямлялся.
ГЕОГРАФИЧЕСКАЯ КАРТА
Приютский день кончился. Все укладывались спать вповалку.
Не найдя на краю места, я устроился в изголовье. Я не любил спать в средине, — часто просыпался, чувствуя, что моя рубашка или коленка были мокрые. Пришла Александра Петровна.
— Ты это почему тут улегся? — спросила она.
— Не лягу в средину, —ответил я упрямо.
— Ложись!
— Не лягу.
— Я тебе приказываю. Ну!
Я почувствовал, как старые, мягкие, но проворные руки потянули меня в средину ребят, и я ткнулся коленкой в голову Федьки. Он завозился и запищал, как прижатая мышь.
Мне не спалось. Я смотрел на щель приотворенной двери, сквозь которую пробивалась полоска света из соседней комнаты.
Я знал, что там занимается Аркашка Аляев, один из Старших приютских мальчиков, — «здешний». Он учился в школе и, наверно, теперь готовил уроки.
Я тихонько встал и, приоткрыв дверь, заглянул в освещенную комнату.
За столом над книжкой сидел Аляев, положив голову на ладошку. Я вошел и подсел к столу.
Я думал, что он меня сейчас же выгонит, но Аркашка спокойно посмотрел на меня серыми глазами на овальном веснушчатом лице и спросил:
— Ты захем прихол?
Он говорил тихо, не выговаривая шипящих звуков, точно что-то мешало во рту.
— Так, — ответил я, — я тебе не помешаю, Аркаша. Ты дай мне какую-нибудь книжку, я посмотрю картинки.
Мой покорный и ласковый тон, должно быть, подкупил Аркашку. Он улыбнулся и спросил:
— А ты хитать умеех?
— Умею маленько.
Аляев снова улыбнулся, порылся в ворохе книжек и сунул мне толстую в красивом переплете книгу.
— Перелистывать будех, пальцы не муслякай. От этого книга портится, — предупредил он.
С замиранием сердца я раскрыл книгу и прочитал про себя: «География». Я не знал, что это значит, но спросить не решился. Аляев углубился в книгу.
Я посмотрел сбоку на его коротко остриженную седловатую голову. Аляев старательно что-то вписывал в тетрадь. Его оттопыренная толстая нижняя губа шевелилась.
Сдерживая дыхание, я стал бережно перелистывать книгу, осторожно раздувая сольнувшиеся листки. Я никогда не испытывал такого волнения при виде книжки, как сейчас. Предо мной раскрывались горы, люди, звери, реки.
Аляев же вдруг отодвинул свои тетради в сторону, повернулся ко мне и, перелистывая книжку, стал пояснять:
— Вот видех — это вроде карманных хасов. Это — компас... С ним ходи по лесу и не заплутаехся.
— Куда хочешь, туда и поведет? — спросил я.
— Аха... Вот ты когда будех ухиться, все узнаех.
Все, что мне рассказывал Аляев, было просто, интересно и вызывало во мне удивление и восторг. И Аркаш- ка мне казался самым интересным человеком в приюте. Он заслонил собой образ Кири с его коробочками, с клетками, где сидели серые маленькие чечетки. Я ушел в этот вечер от Аляева с особым чувством удовлетворения и долго не мог заснуть.
Всегда серьезный, деловитый, Аляев приходил с кипою книжек и тетрадей из школы. Много раз я видел, как он, прячась от приютского шума, залезал с книгой на сеновал или уходил в огород, в баню. Сергей насмешливо встречал его:
— Эй, банный ученый!
Аляев возмущенно скороговоркой отвечал:
— Тебе хорохо. Тебе есть где заниматься, а мне негде.
В один из зимних вечеров Аляев развернул передо мной большой лист бумаги и, сияя какой-то особенной улыбкой, сказал:
— Смотри-ка, Ленька!
На листе были начерчены кривые линии, похожие на тонкие змейки.
— Это чего? — спросил я.
— Карта Европейской России. Я к экзамену ее делаю, — и мечтательно добавил: — Конху эту хколу и буду дальхе ухиться.
Все, что делал Аляев, было для меня таинственным, красивым и приводило в радостный трепет. Мне думалось, что мой новый друг имеет особый, большой ум. И у меня нарастала обида, когда я видел, что Сергей относился к Аляеву пренебрежительно, высокомерно.
Я спросил Аляева:
— А Сережка почему зазнается? Он хуже тебя, а зазнается.
Аляев покраснел, опустил свои глаза и кротко проговорил:
— Ну, хем я лутхе его?
Он не был злопамятным. Нередко Аляев рассказывал урок Сергею. Начертит мелом на доске треугольник и долго разъясняет, вписывая непонятные мне значки.
— Угол а равен углу бе.
Его серые глаза разгорались, а тяжелые щеки овального лица розовели.
Один раз он жарко доспорил с Сергеем, рассматривая пеструю карту.
Сергей, брезгливо поджав тонкую нижнюю губу и запустив руки в карманы штанов, недоверчиво слушал, как Аляев, тыча пальцем в замысловатые фигуры карты, разъяснял:
— Берингов пролив открыт русскими.
— Кем?
— Казаком Дежневым. Он ходил собирать ясак в 1668 году. А потом пролив был исследован Берингом. Витус Иван Иванович, первый русский мореплаватель, его исследовал.
Мне казалось, что Аркашка все знает, о чем бы его ни спросили. И я радовался, что Сергей был бессилен показать свое превосходство перед Алиевым.
Между нами завязалась крепкая дружба. Вечерами я ходил к нему. Он мне давал тетрадку, и я списывал с книжки буквы, цифры и уже через месяц научился писать. Я чувствовал, как Аляев окружал меня теплой заботой. Было в нем что-то приветливое, братское.
Бывало, я ерзаю на коленках, вывожу в тетрадке буквы, подшмыгиваю носом, а он тихо молвит: