— Ой, господи!..
— А народ, значит, отправился в земский дом — своих выборных освобождать. Выборных там не нашли... Полк солдат, говорят, идет из Перми, и губернатор сам с ними едет.
На другой день после обеда, я только что сёл за урок», в комнату торопливо вошла Ксения Ивановна и испуганным голосом сообщила:
— Бунтовщики пришли... Требуют пристава, а его нет... И стражники все разбежались...
Я выбежал на улицу. Огромная серая толпа плотно окружила деревянный большой дом. Ворота двора и парадное крыльцо с вывеской «Пристав второго стана» были плотно закрыты. Я забежал на пригорок, откуда мне все было видно и слышно.
Толпа гудела. Кто-то кричал:
— Где пристав? Подавайте нам его!
— Пусть выйдет!
— Спрятался? Никуда не денется!
— Ломай ворота!
Толпа заволновалась. По воротам чем-то тяжелым . били. Наконец ворота с шумом распахнулись, и волна людей густым потоком влилась во двор. Во дворе глухо лаяла цепная собака. На улице, возле стены дома, над морем голов, поднялась жердь и ударила концом по вывеске. Вывеска треснула, закачалась и, сорвавшись, полетела на землю. Зазвенели стекла окон. Жердь поднималась и, опускаясь, била по рамам окон. Бруски рам ломались, со звоном высыпая осколки стекол. В амбразуры окон влезали люди.
Шумно распахнулась дверь парадного крыльца. Из нее выскочил полицейский. Его серое лицо было искажено страхом. Он что-то кричал и, взметнув руками, исчез в толпе.
Толпа гудела. Охрипшие голоса кричали:
— Бей его!
— Зажечь надо проклятое гнездо!
Но одинокие голоса потонули в непрерывном гуле толпы.
Из окон полетели книги, листки бумаги. Они вылетали, как стаи белых птиц. Ветер поднимал бумагу, кружил, занося высоко к небу. Листки, как оторванные змейки, колыхаясь, улетали, падали на крыши домов, на дорогу, на головы людей.
Недалеко or меня собралась большая толпа любопытных зрителей.
До моего слуха доносились отрывистые замечания:
— Во, орудуют!
— А ведь напрасно. Им же хуже будет.
— Переловят всех...
— Кто?
— Полиция...
— Где она, полиция-то? Ее и хвост простыл.
Рослый чернобородый мужик деловито рассказывал
группе женщин:
— Они своих арестованных выборных ищут... А их, должно быть, сегодня ночью увезли в Екатеринбург...
— Полетели дела!.. — кричали возле меня, когда кипы бумаг вышвыривались из окон.
— А у тебя, чего, Мишка, тоже руки чешутся?
— У-у, чешутся, — крикнул черный, смуглый парень и бросился в толпу.
Ему крикнули вслед:
— Не лезь, без тебя там хорошо дело идет.
Но Мишка быстро затерялся в толпе. А потом я видел, как он поднял над головой выброшенный из окна тусклый самовар, со всего размаха бросил его на землю и принялся топтать валенками.
— Вот так его, — смеясь, проговорил рыжий мужик. — Дурак, право дурак... Тьфу!.. Пристава бы так, тогда другой бы разговор.
Кто-то захохотал. Где-то, плача, тихо взвывал женский голос:
— Ой, беда!.. Куда я теперь с семьей-то денусь...
— Не вой, тетка, все по-хорошему обойдется.
Из проулка вылетели трое конных полицейских. Они во весь опор врезались в толпу и, размахивая направо и налево плетками, кричали:
— Разойдись!
Лошади мяли под себя людей, бешено вскакивали на дыбы.
— Куда они с такой силой? — крикнул кто-то возле меня.
Я в ужасе прижался к стене. Над головами воющей толпы поднялось несколько жердей, мелькнула железная лопата и упала на голову полицейского. Он, как куль, свалился с лошади. Двое полицейских умчались в проулок.
А мимо нас проскакала лошадь третьего полицейского, волоча своего седока по земле за ногу, зацепившуюся за стремя. Лицо его было залито кровью, а снег, сметаемый с дороги, закидывал его черную шинель. Полицейский оторвался от стремени, вскочил и, пошатываясь, зашагал к дому. Но по дороге его как будто кто толкнул в спину — он сунулся головой в подворотню и замер.
— Получил, фараон! — крикнул кто-то.
— Собаке — собачья смерть!
В это время над толпой поднялся человек в красной рубахе, без шапки. Он плыл над головами серой толпы, размахивая руками, и кричал:
— Товарищи!.. Господа общественники!! Не надо громить.
Из ворот выносили на руках людей.
— Вот они, выборные-то!.. Значит, они здесь были посажены, — крикнул кто-то возле меня.
Но в это время толпа разом отхлынула от дома и торопливо потекла в проулок.
— Должно, солдаты!
— Пристав-то, говорят, уехал встречать солдат на вокзал.
— Ну, значит, теперь будет потеха.
— Алешка, айда солдат смотреть! — крикнул мне Попка Думнов.
Мы побежали, обгоняя людей, к вокзалу деловито, как на пожар.
На углу стоял толстый человек в енотовой шубе. Он махал тростью и кричал, провожая злобным взглядом людей:
— Идите, идите, хамы! Там свинцовыми орехами вас угостят!
У чугунного памятника стоял большебородый мужик в собачьей яге и, размахивая руками, как медвежьими лапами, кричал:
— Даром вам это не пройдет! Бунтовать против царя!.. Вам не дозволят!..
От вокзала торопливо шли люди. Их спрашивали:
— Ну, что там?
— Идут солдаты...
— Много?
— Полка два...
— Степа, пойдем, я боюсь, — держа за рукав мужа, кричала молодая женщина, а он, — надвинув шапку с ушами до самых глаз, упрямо шел вперед и сердито говорил:
— Ты иди домой, а я не пойду.
Я смотрел с горы а глубь прямой широкой улицы. Почти до самого вокзала кипели пестрые потоки людей. Вдали двигалась неясная, темная стена людей, над которой жесткой щетиной покачивались штыки. До моего слуха донеслись звуки барабана: «Трум-ту-ру-рум, трум-ту-py-рум, тум-тум-тум».
Эти звуки пробуждали предчувствие чего-то страшного; тревожного, несущего смерть. Они двигались все ближе и ближе, вылетая из недр серой, безликой массы солдат. Люди молча стояли и смотрели туда же, куда смотрел я. Барабан точно сковывал своей стукотней их уста. Губы у людей плотно сжимались, а в глазах светились страх и ненависть.
Меня кто-то схватил за плечо и, втолкнув в толпу, сердито проговорил:
— А это стадо так везде и шмыгает. Марш отсюда!
Я оглянулся. На меня смотрело добродушное, но строгое лицо дяди Феди. Я вырвался из его рук и стал протискиваться вперед.
Посредине улицы, впереди стройно идущих солдат, ехали конные полицейские. Они грозно кричали, помахивая нагайками.
— Раздайся!.. Расходись!.. Дай дорогу!.. Сейчас огонь откроют!
Возле меня кто-то злобно процедил сквозь зубы:
— Эх, фараоны, ожили гады!..
Народ жался по сторонам, провожая солдат. Они были в серых шинелях, в больших широконосых сапогах, в фуражках с красными околышами без козырьков. Впереди шел офицер в светло-серой шинели с саблей наголо. Офицер щеголевато повертывался и командовал:
— Ать, два, три, четыре...
У него было чисто выбритое лицо и разглаженные усы.
Щетина штыков, плавно покачиваясь, плыла на фоне серого зимнего дня — тусклая, холодная, острая.
Вдруг в передних рядах затянул тощий тенор:
Дружный хор голосов покрыл запевалу:
Но вдруг за перевалом горы первые ряды солдат точно во что-то уперлись. Мне не было видно, что там происходило. Я видел беспокойное движение, и до меня доносились странные глухие удары и вой сотен голосов.