Народ хлынул в ту сторону. Меня стиснули в толпе и подняли. Не задевая ногами землю, я поплыл куда-то в сторону. Вокруг меня кричали, ругались, стонали, плакали:
— Расходись, ребята, не то и нам попадет.
— Ой, батюшки, отпустите рученьку!
Я напрягал все силы, чтобы высвободиться, но опускался ниже и ниже, тонул под ногами людей. Мелькнула страшная мысль: «Сейчас растопчут». Я ухватился за чью-то ногу в плисовой широкой штанине, обнял ее руками выше коленки, а ногами своими обхватил большой серый валенок. Нога, переступая, понесла меня куда? то. Вокруг меня переплетались ноги людей.
Вдруг кто-то ударил меня по голове и оторвал от ноги. Не помню, как я вылетел из толпы и, как мяч, нырнул в глубокий сугроб снега. По проулку, толкая друг друга, торопливо бежали люди, а за ними во весь опор мчались конные полицейские. Крики, брань, удары плетей, вопли женских голосов — все смешалось в непрерывный гул.
Домой я пришел уже вечером, когда стемнело. У меня саднили коленки и ломило плечо. Но я молчал. Александр сердито спроси:
— Где был?
— Солдат смотрел, — стараясь говорить спокойно, от ветил я.
— А тут о тебе, дураке таком, беспокойся.
Вошла Ксения Ивановна.
— Вот он — явился, — сказал ей Александр, указывая на меня, — никуда не девался.
Ксения Ивановна радостно взглянула на меня и, улыбаясь, проговорила:
— Ну, слава богу... А я уж думала, бог знает что с тобой... Поесть, поди, хочешь? Давай поешь...
Она налила мне чашку молока и отрезала ломоть свежего хлеба. Я аппетитно принялся есть, рассказывая все, что видел за день.
НЕДОИМКИ
На другой день под вечер к нам пришел Павел. Он ни разу не приходил к нам, а на этот раз зашел и заботливо спросил:
— Дома брат-то?
— Дома, проходите... — приветливо встретила его Ксения Ивановна.
Я обрадовался, подошел к Павлу в темной передней и поздоровался, а он, ласково потрогав меня за плечо, сказал:
— Что к нам не ходишь? Не велят, что ли?
Вышел Александр, недружелюбно проговорил:
— Здравствуй, Павел Петрович! Что скажешь?
— Да не с добрыми вестями пришел.
— Что так? Проходи.
— Ноги-то у меня грязные. Я с работы, дома еще не бывал... Давай хоть здесь поговорим.
Он прошел в кухню и присел к столу.
— Сейчас только из волости, вызывали... Недоимки требуют... У тебя старшина не бывал? Сам ходит по дворам, взыскивает...
— У меня денег нет, — сухо проговорил Александр.
— Як тебе не за деньгами пришел. Мне не надо, я сам за себя заплачу. За отца требуют.
— За отца?
— Да, за отцом недоимки нашли, за покойным... А вот его податная книжка. В ней все за писано...фее до копейки уплачено... А они грозят: «Если, — говорят, — не заплатите, — пороть».
Александр взял из рук Павла черную тонкую книжку и, перелистывая, заметил:
— Я не вижу недоимок.
— Я говорил им, что все в порядке, а они, волостные крысы, свое: «У нас, — говорят, — в книгах нет, не записано». Пятнадцать рублей с копейками... А где их сейчас возьмешь? Пополам надо нам разделываться-то...
Александр слушал брата и обкусывал правый ус.
Вдруг в окно настойчиво постучали. Я выбежал. У ворот стояли три черные фигуры людей, в одном из них я узнал полицейского:
— Дома хозяева-то?
— Дома.
— Кто здесь живет?
Они вошли в избу.
Высокий плечистый человек с русой бородой, в короткой меховой шубке, в бобровой шапке прошел вперед, снял шапку и, перекрестившись на иконы, спросил:
— Ну-ка, где хозяин?
— Я хозяин, — ответил Александр.
— Это что, старший? — осматривая Александра с ног до головы, спросил человек. — Знаешь меня?
— Где-то будто видал, — ответил Александр.
— Видал? — насмешливо спросил человек. — Плохие вы люди, когда свое начальство не знаете. А старшину волостного... знаешь?
— Знаю... Григорий Николаич?
— Да, да, Григория Николаича, по фамилии Кузнецова.
Говорил он подчеркнуто вызывающим тоном. По-хозяйски расселся у стола, не сняв шубы и шапки, и приказал волостному писарю, кряжистому человеку с широкой серой бородой:
— Ну-ка, смотри, Петр Иваныч, ихние дела...
Писарь раскрыл толстую книгу. В комнату вошел
Павел.
— Аа-а! И этот здесь? Ну, тем лучше, — проговорил Кузнецов, — податные книжки дайте.
Писарь долго искал, перелистывая свою книгу. Кузнецов отечески говорил:
— До чего довели. Старшина — ваше выборное лицо— самолично ходит, собирает с вас деньги... Какой нонче народ слабый стал... Ну вот, теперь придется подтянуться... Сколько, говоришь, Петр Иваныч, за ними числится?
— За Павлом?.. Двенадцать рублей семьдесят восемь копеек... За три года, значит.
— Та-ак! Ишь ты...
— У меня же все уплачено, Григорий Николаич, — возразил Павел.
— Ты погоди... Говори, когда тебя будут спрашивать, — строго остановил его старшина. — А за Александром?
— За Александром?.. За шесть лет.
— Ого-о! Как это вышло-то?
— Я же был на военной службе четыре года...
— Тоже обожди, милейший мой... Дальше, Петр Иваныч!
— А от отца осталось недоимок за пять лет. Пятнадцать рублей и восемьдесят девять копеек.
— Так... Ну? — смотря исподлобья на братьев, спросил старшина. — Будете платить али нет?
— Вы посмотрите в наши-то книжки, — сказал Павел, — по ним недоимок не числится.
— Я вас спрашиваю: платить будете?
— Почему же мы двойные подати будем платить?
— И за четыре года военной службы... Не полагается... Не по закону...
— Ну, ладно, Петр Иваныч, пойдем... С ними каши не сваришь, — вставая из-за стола, зловеще проговорил Кузнецов, бросая на стол податные книжки. — Я верю своим книгам, а ваши мне ни к чему. В них любой сборщик податей за бутылку что угодно напишет.
— Это же называется лихоимством, — проговорила вошедшая Маруся. Она стояла в дверях, как в раме.
Кузнецов презрительно посмотрел на Марусю и насмешливо проговорил:
— А по моему разумению, так это дело обойдется без баб... Хы... Какая ведь Миликтриса Кирбитьевна выискалась... Ты можешь, мадам, поговорить со своим мужем потом. А вам, почтенные господа, вот что я скажу, — обратился старшина к моим братьям, подчеркивая каждое слово: — Если завтра об эту пору вы не внесете в волостное правление сказанную вам сумму, оба пойдете туда... Знаете, во дворе волостном есть богоугодное место, каменный мешок... В клоповник! А потом выпороть прикажу вас.
— Так как же, Григорий Николаич?..
— Молчать! — грозно перебил старшина Павла и свирепо топнул ногой, от чего звякнула посуда в стеклянном шкапчике. — А потом каждый из вас извольте позвать по одному солдату и накормить его... Поняли? Пойдем, Петр Иваныч.
Они вышли, провожаемые глубоким молчанием. Этот рослый человек своим криком точно потушил речи братьев. Опустив руки, они стояли понуро и не смотрели друг на друга.
— Эх! — произнес, наконец, сдавленным голосом Павел. — Пользуются случаем...
Он смял в комок свою шапку и направился к выходу, проговорив тихо на ходу:
— Прощайте-ка...
ФЕЛЬДФЕБЕЛЬ
На другой день к вечеру Александр привел солдата.
— Раздевайтесь, — проговорил он в прихожей, а сам торопливо прошел вперед.
Его встретила Маруся. Она была одета в легкой светло-голубое платье. Лицо было густо запудрено и тонуло в распущенных волосах.
— А какой? Солдат? — шепотом спрашивала она.
— Фельдфебель, Марусенька, и сверхсрочный,
— Я же тебе велела пригласить офицера.
Александр виновато пожал плечами.
— Противный, — сдвинув брови, проговорила она. Но сейчас же заулыбалась и сменила свой тон: в комнату входил фельдфебель.