— Зд-здыравия ж-желаем, в-ваше у-унтер…
Но унтер его перебил:
— Не имеешь права делать под козырек без головного убора! Мы вскочили с мест, окружили унтера и принялись дергать его за шинель. Еремеев стащил с него фуражку. Мы не заметили, как он отцепил с его фуражки кокарду и приделал золотого бумажного петушка от конфетки. Улыбаясь, он надел на него фуражку. Весь класс грохнул раскатистым хохотом.
А Егор вытянулся в струнку и чеканно проговорил:
— Здравия желаю, господин унтер-офицер старшего оклада Петухов!
— Н-нет, врёшь, — грозя пальцем, сказал унтер, — я не Петухов…
— Я… я Анкудинов…
В эту минуту вошел Алексей Иванович. Унтер вытянулся в струнку и сделал «под козырек».
— Идите домой, — сказал Алексей Иванович, смотря с улыбкой на золотого петушка. — Зачем вы в таком виде пришли в школу?
— Виноват! Виноват! У меня сегодня тезоименитство. Именинник я.
Алексей Иванович едва выпроводил именинника из класса, снял в коридоре с него фуражку и убрал петушка. Мы слышали потом, что Никифор поволок его к выходу, сердито говоря:
— Налил шары-то и лезешь в присутственное место. Пойдем… Ну, да айда! Ишь ты, ваше не переедешь!
Петушка мы у Алексея Ивановича украли и на другой день все-таки прицепили к фуражке унтера.
Смеясь, мы наблюдали в окно, как наш дядька важной походкой направлялся вдоль улицы.
В другой раз мы усаживались за парты и особенно сильно шумели. К нам вошел дядька. На этот раз он был трезвым. Поводя светло-русыми подкрученными усами, он строго крикнул:
— Эй, вы, галманы, смирно!
Мы на мгновенье смолкли и снова зашумели.
— Смирно! Что вы это орете, как галки? Что вы — дисциплину не знаете? — закричал еще более строго унтер.
— Сейчас, господин унтер-офицер, урок не ваш, — заявил Гладков.
— А чей?
— Петра Фотича.
— Ну, и что же! Что, я не имею права вам запретить орать? Нарушать тишину?… Смирно!..
Но мы не унимались. Архипка Двойников раскатисто расхохотался. Унтер подошел к нему, выдернул его за шиворот из-за парты и потащил в угол.
— Стой, стервец! Я вам покажу!.. Смирно!.. Вы что, гаденыши? Вам я говорю али нет?!
Вдруг вошел Петр Фотиевич. Удивленно смотря на унтера, он спросил:
— Вы что здесь?
— Шумят не на милость божию, Петр Фотич, — сказал унтер.
— Я спрашиваю, зачем вы здесь, в классе?
— А я пришел унять. Орут, обормоты, прямо безобразие!
— По-моему, это не ваше дело, господин Анкудинов.
— Как это? Чем орать, взяли бы лучше словесность повторяли. Словесность не знают. Я всем им по колу поставил.
Лицо Петра Фотиевича потемнело, а щека заиграла, точно он торопливо что-то раскусывал на зубах.
— Идите. Не мешайте заниматься, — строго сказал он.
— Нет, Петр Фотич, это все-таки непорядок. Никакой дисциплины в них нету. Орут, утланы.
— Я вас еще раз прошу — идите. Я здесь инспектор, наконец! И по всем делам обращайтесь ко мне.
Дядька направился к выходу. Приподняв плечи, он обиженно говорил на ходу:
— Шумят, и не имей права сказать. Нельзя же так! Дисциплина должна быть, а они орут, как оголтелые.
Вскоре дядьки Анкудинова в школе не стало. Вместо него пришел другой — черный строгий унтер. Я узнал в нем одного из жандармов, которые приходили к брату Павлу, когда он делал жандармскому полковнику рамочки.
ДВА УРОКА
Раз Петр Фотиевич пришел в класс и сказал нам:
— Ребята, завтра пойдем на рудник. Всё, что вокруг делается, вы должны знать: откуда что берется, кто всем пользуется и как пользуется.
На другой день мы пошли к железному руднику. Перед нами открылась глубокая ступенчатая яма рудника. Сотни лошадей, запряженных в двухколесные тележки-таратайки, спускались вниз, на самое дно рудника. На дне воронки люди и лошади казались игрушечными. К яме примыкала гора Высокая. С противоположной кромки рудничной ямы она была видна, как на ладони.
— Вот гора, — указал Петр Фотиевич на гору Высокую, — в ней богатейшее месторождение железняка. И железняк, ребята, магнитный. А знаете, кто владеет этой горой?
Мы вопросительно посмотрели на него.
— Владеет этим рудником и горой князь Демидов. Вот посмотрите, сколько на него работает коней и людей!
В глубине ямы пестрели рубахи рабочих и двигались тысячи таратаек, нагруженных рудой. Помолчав немного, Петр Фотиевич как-то подчеркнуто сказал:
— Вот видите, ребята, какой Демидов богатый!
В другой раз учитель повел нас к домне. Охваченные изумлением и восторгом, мы смотрели, как из доменной печи льется чугун. Точно густая кипящая кровь выбегала по канавке от печи и растекалась широко по доменному двору в сделанные в земле корыта — изложницы.
Вдали эта лавина искрилась золотом и ползла, как гусеница, торопливо ища выход со двора. К ней подскакивал молодой рабочий и втыкал железную лопату в канавку. Огненный поток останавливался и торопливо сворачивал в другую канавку.
В стороне, в широких трубах, протестующе гудела, бунтовала неведомая мне сила, закованная в броню железа. А чугун, как кровь земли, лился из огромной раны, пробитой в теле домны.
Мы вышли молчаливые, подавленные величием зрелища. Петр Фотиевич задумчиво говорил:
— Вот какие чудеса творит человеческий труд, ребята, и всё это делают рабочие.
В другой раз мы пошли в мартен. Учитель хотел показать нам весь путь — от месторождения железа до высшей формы его обработки. Там тоже золотой струей тек металл из огромного ковша в чугунные формы.
В прокатном цехе мы видели, как раскаленные слитки легко летели в валы, вытягивались и покорно ложились лентами на чугунный иол.
Мы уходили домой молчаливые, осторожно ступая, точно боясь обронить всё то, что получили на заводе. В сознании нарастало что-то смутное, волнующее и протестующее. Казалось, что в мозг брошена горсть пороха и недостает спички, которая взорвала бы этот порох.
Вскоре после этого на уроке Денисов поднял руку и спросил:
— П-п… Петр Фотич, а как в земле выр-ыр-родилось железо?
Этот вопрос точно оглушил весь класс. Легкий шум, тихая возня и покашливание сразу прекратились. Перед нами стоял учитель и с ласковой улыбкой говорил:
— Как родилось железо? Это, ребята, большой вопрос. Нужно разобрать часть геологии.
— Расскажите, Петр Фотич, расскажите хоть маленько! — полился к учителю бурный поток голосов.
И вот он легко и просто рассказал нам, как родилась наша земля, как она была раскалена, подобно солнцу, и какой огромный, не исчислимый годами промежуток времени потребовался, чтобы она остыла и чтобы на ней возникла жизнь.
Я вспомнил попа, который нам рассказывал: «Да будет свет», сказал бог. И стал свет».
— Р-р-ребята! — сказал после урока Денисов, шагая рядом с нами и держась за ремень ранца. — К-как быть-то?
Его маленькие глазки в темнорыжих ресницах странно поблескивали.
Мы молчали и ждали, что дальше скажет Денисов. А он, подумав, продолжал:
— П-п-оп, бгбг-батька г-говорит так, а Фф… Фотич — иначе. Где п-п-равда?
— У Фотича! — тяжеловесно сказал Егор.
Я согласился с Егором.
— П-по м-моему, тоже, а бг-батька врет, г-голову м-морочит нам, — сказал Денисов.
На другой день на уроке закона божия я не вытерпел и поднял руку. Отец Александр угрюмо посмотрел на меня и спросил:
— Чего тебе?
— Батюшка, — спросил я, — у Адама было два сына: Каин и Авель. Каин убил Авеля…
— Да, у него бог жертву не принял, — дружелюбно пояснил поп. — Ну?
— Ну, Каин-то ведь ушел в другую страну?
— Да.
— Так вот и непонятно, батюшка.
— Чего? — тревожно спросил поп.