Я должен был объяснить это господину Неру. Мы разговаривали наедине, за исключением его тибетского переводчика. Вначале я сказал ему, насколько признателен за предоставленную мне возможность посетить Индию и побывать на Будда Джаянти, а затем объяснил, насколько отчаянным стало положение в Восточном Тибете и как мы все боимся, что еще худшие беды распространятся в остальной части страны. Я сказал, что вынужден считать, что китайцы в действительности хотят навсегда разрушить наши обычаи и религию и таким образом оборвать наши исторические связи с Индией.
Все тибетцы, сказал я ему, сейчас связывают все свои остатки надежды с правительством и народом Индии. И затем я объяснил, почему хотел бы остаться в Индии до тех пор, пока мы не сможем получить свободу мирными средствами.
Он был очень добр и терпеливо слушал, но был твердо убежден, что в настоящий момент для Тибета ничего нельзя сделать. Он сказал, что никто никогда формально не признает независимость нашей страны. Он согласился, что бесполезно пытаться воевать с китайцами, - если бы мы попытались сделать это, они легко могли бы ввести большие силы, чтобы подавить нас полностью. Он рекомендовал мне вернуться в Тибет и попытаться мирным путем добиться исполнения соглашения из 17 пунктов. Я сказал, что делал для этого все, что было в моих силах, но, как я ни старался, китайцы отказывались соблюдать свою сторону соглашения, и я не видел никаких признаков перемены в их отношении. Относительно этого он пообещал поговорить с Чжоу Энь-лаем, который прибывал в Индию на следующий день, и наша встреча завершилась.
Я тоже поговорил с Чжоу Энь-лаем: я отправился в аэропорт встретить его и в этот же вечер имел с ним долгую беседу. Я рассказал, что в наших восточных провинциях ситуация становится все хуже и хуже. Что китайцы вводят перемены без какого-либо учёта местных условий, а также желаний и интересов народа. Чжоу Энь-лай казался симпатизирующим, и сказал, что, должно быть, местные китайские чиновники совершают ошибку. Он пообещал, что передаст то, что я сказал, Мао Цзэ-дуну, но я не мог добиться от него какого-либо определенного обещания улучшить положение.
Но через несколько дней Чжоу Энь-лай пригласил моих старших братьев Тубтена Норбу и Гьело Тондупа на обед в китайское посольство, и беседа, которую они с ним имели, была значительно более обнадеживающей и конкретной. Мои братья не имели никакой официальной позиции в нашем правительстве и могли позволить себе говорить более откровенно без страха вызвать непосредственную реакцию в Тибете, и, когда они мне потом рассказали о своей беседе, казалось, что они полностью высказали свои критические соображения.
Они сказали Чжоу Энь-лаю, что многие столетия Тибет почитал Китай как важного и дружественного соседа, однако сейчас китайцы в Тибете обращаются с тибетцами, как будто они были смертельными врагами. Они выборочно используют худших из тибетцев - отбросы тибетского общества для того, чтобы внести раскол, и игнорируют многих патриотично настроенных тибетцев, которые могли бы быть способны улучшить отношения между тибетцами и китайцами. Они поддерживают Панчен-ламу в светских делах для того, чтобы возобновить старый раскол между моим и его предшественниками и таким образом подорвать авторитет нашего правительства. И они содержат в Тибете, особенно в Лхасе, такие громадные и ненужные армии, что наша экономика разрушена и цены поднялись до такого уровня, что тибетцы находятся на грани голода. Именно народные массы, а не правящий класс Тибета, наиболее жестко настроены против китайской оккупации. Именно они требуют, чтобы армии были выведены и подписаны новые соглашения между нами как между равными партнерами. Но китайцы в Лхасе не прислушиваются к народному мнению.