— Я о таких вещах не думаю! — отрезала Честити и зашагала прочь, очень надеясь, что в нужном направлении.
— Как, вы не думаете о женских ножках? — не унимался Син. — Тогда вы самый странный молодой человек, какого мне приходилось знавать!
Она промолчала, стиснув зубы. Зато Син не упускал ни единой мелочи. Неподалеку от «Короны» он зашел еще в одну лавку, на сей раз с парфюмерными принадлежностями. Это было заведение более высокого класса. Честити приходилось слышать о фирме Тревиса и Маунта, поскольку именно они поставляли в Уолгрейв-Тауэрс мыло и тому подобное.
Здесь Син (снова без намека не смущение) обзавелся баночкой румян, коробочкой пудры и — после тщательного обнюхивания выставленных образцов — пузырьком духов. Судя по восторгу, написанному на лице мистера Маунта в момент оплаты, это влетело в копеечку.
— Вы хотите нам помочь или просто лишить добытых денег? — ехидно осведомилась Честити, когда они покинули лавку.
— Деньги потрачены с толком: если уж затеваешь маскарад, он должен быть убедительным. А вам, мой юный друг, нужно меньше беспокоиться о мелочах, в том числе и о средствах. — Поразмыслив, Син просиял. — Вы голодны, и в этом все дело! Даже столь странный юноша, как вы, может быть сладкоежкой. Что скажете?
Протестовать не хватило сил, потому что он угадал верно. Честити несколько раз сглотнула при виде вывески «Даг и Карр. Кондитерские изделия».
— Да, но… не лучше ли сэкономить деньги?
Однако они уже входили внутрь, и запах свежей выпечки окутал девушку плотнее, чем недавно — аромат парфюмерии. Чуть погода они появились из кондитерской с ворохом свертков. Син без церемоний разворошил один, достал бисквитик и поднес к губам Честити прямо посреди улицы.
Поколебавшись, она открыла рот и откусила. Это напомнило о пансионе, о воскресных прогулках по городу с подругами, и на миг она почувствовала себя ровней тому, кто шел рядом, словно они были одного возраста и пола, одинаково самоуверенные и беспечные. Невольная улыбка коснулась губ девушки, она переместила свой сверток поудобнее, чтобы откусить вторично. Бисквитик был восхитителен на вкус и еще хранил тепло плиты, где его выпекли.
Син тоже сосредоточенно жевал, а когда проглотил, облизнул губы — медленно, с удовольствием. Веки его слегка опустились, взгляд принял дремотное выражение, губы дрогнули удовлетворенной улыбкой. Только тогда Честити поняла, что пожирает его взглядом.
Они стояли у входа в «Корону», и ей казалось, что она приросла к месту, что никогда уже не сумеет сделать ни шагу. Нужно было как-то побороть наваждение, но чувство было совершенно такое, словно ее держит теплая, вязкая паутина.
— Вкус, слух, обоняние, осязание, — произнес Син после долгой паузы. — Как много они дают нам, не правда ли? Жизнь полна простых, но бесценных радостей, Чарлз. Насладитесь ими!
Девушка послушно приняла остаток бисквитика, и с минуту они жевали молча. В этом было столько неожиданной чувственности, что она вдруг остро ощутила, что они разного пола, да и во всем остальном тоже разные. Этот человек принадлежал к лагерю ее врагов уже потому, что родился мужчиной. Более того, это был ее пленник.
Честити выплюнула недожеванный бисквит, растерла ногой и скрылась за дверью. Син проследил ее уход. Он был разочарован, но не собирался сдаваться. Чарлз выдала себя, пусть и ненадолго. Вероятно, некогда это была очаровательная девушка. Почему она так шарахается от мужчин? Кто ее обидел? Чтобы исправить дело, нужны терпение и опыт. И тем, и другим он наделен в избытке, да и время играет на руку. Три дня — вполне достаточный срок.
Син сознавал, что скорее преуспел бы в своих намерениях, развенчай он образ Чарлза, но это лишило бы игру всей ее пикантности. Он прикинул, не навести ли справки о поместье, куда его забросила судьба. В городе должны были знать имя владельца. Однако Син поостерегся. Во-первых, элементарная осторожность требовала умерить любопытство: кто-нибудь мог проговориться о его расспросах Генри Ужасному. Во-вторых, Син хотел услышать правду от самой Чарлз. Желательно в постели.
Когда они наконец вернулись в домик на задах Уолгрейв-Тауэрс, Верити не находила себе места. Честити осталась ее успокоить, а мужчины занялись каретой. Лошади вполне оправились на сочной траве запущенного сада, но при виде кареты Хоскинз рассердился не на шутку.
— Какой негодяй мог натворить такое?!
— Я лучше расскажу все с самого начала, — И Син выложил все, что знал.
— Значит, это дело рук молодого сорвиголовы? Тогда я не успокоюсь, пока не вытяну его вожжами!
— Предоставьте это мне.
— Что я скажу маркизу? — вопрошал кучер. — И что ему скажете вы? Вот так, среди бела дня, взяли и испарились!
— Дорогой мой Хоскинз, я не ребенок. Джером должен был сказать брату, что меня потянуло к приключениям. Кстати, так оно и есть.
— Приключения, как же! Одни неприятности! Как зовут даму, которой так не терпится в Мейденхед, и притом потихоньку, никого не спросясь?
— Ее имя мне неизвестно, — признался Син, — но это леди, а я джентльмен и должен проявить галантность. Короче говоря, Хоскинз, держите язык за зубами. Нам надо оторваться от погони.
— Я не болтлив, милорд, и вы это знаете!
Судя по тому, как кучер надулся, он был оскорблен в лучших чувствах.
— Знаю, знаю, — заверил Син примирительно. — Вернемся к нашему плану. Я собираюсь переодеться женщиной и играть роль молодой матери, путешествующей с ребенком и кормилицей. Наш юный друг будет грумом.
Он ожидал возражений по поводу своей роли в этой авантюре, но Хоскинз прицепился к другому.
— Грумом? Да я этого негодяя и близко не подпущу к карете!
— Он уже раскаялся, клянусь.
— Не по нутру мне, что он будет болтаться рядом со скотиной!
Кучер с тревогой оглядел лошадей, снова нахмурился на царапины, оставшиеся на месте герба. Син подавил вздох. Разумеется, он мог настоять на своем, но успех плана во многом зависел от доброй воли всех участников. Да и кто знал, как Хоскинзу вздумается обращаться с Чарлз? Он ведь понятия не имел, что это особа женского пола.
— Ладно, парень сойдет за моего младшего брата, но учтите, Хоскинз, вам придется работать за двоих.
— Как-нибудь управлюсь! — буркнул тот. — Вы идите, милорд, а я займусь каретой.
Син вернулся в дом. Все женщины сидели на кухне.
— Ну, мой юный друг, — обратился он к Чарлз, — не в добрый час вы взялись обдирать карету. У Хоскинза руки чешутся надавать вам по мягкому месту.
— А вы предпочли бы разъезжать по дорогам в карете с гербом Маллоренов? — огрызнулась девушка.
— Почему бы и нет? Это будет маскировкой.
— Если у Хоскинза чешутся руки, что прикажете делать мне?
— Значит, обойдемся без грума. Отныне вы — мой младший брат. Переоденьтесь во что-нибудь поприличнее.
— Милорд, из нас двоих пленник — вы, а не я! Сделайте одолжение, перестаньте командовать!
— Как скажете, — мирно ответствовал Син. — Решайте сами, кем вам быть.
— Буду грумом — и точка!
— Пожалуйста. Хочу напомнить, однако, что грум должен быть к услугам кучера по первому требованию. Хоскинз строг и не позволит вам бить баклуши. Драить карету будете каждый вечер, и не дай Бог он найдет пятнышко!
— Прикажите ему меня не трогать.
— Он тоже может счесть, что я не вправе отдавать ему приказы, — ведь он кучер брата. Когда я учился править, он давал мне оплеухи за каждый промах, невзирая на титул. С вами и подавно не станет церемониться. А впрочем, что это я! В школе вам наверняка пришлось попробовать розги. Вожжи немногим хуже.
— Чес, прошу, будь благоразумнее! — вмешалась Верити. — Не упрямься.
— Ах, Боже мой, будь по-вашему! — крикнула Чарлз, гневно сверкая глазами. — Но раз я брат, то я и буду командовать!
Син едва сдержался. Куда девалась очаровательная застенчивая девушка? Пришлось напомнить себе, что Чарлз, вероятно, имеет все основания для недоверия. Следовало бы обуздать свою скверную привычку поддразнивать всех и каждого.