Марсель заметила, что при этих словах он помрачнел. Она сказала самым ласковым тоном:
— Но ведь теперь-то война кончилась.
— Да, кончилась и, надеюсь, больше не повторится. А сами вы откуда? Произношение-то у вас нездешнее.
Она рассказала ему о своей жизни в Дюнкерке в годы войны: о мертвых английских солдатах в канавах у дорог, о торпедах, разрушавших здания, о том, как люди прятались в подвалах, страшась и надеясь, что каменные своды не рухнут. Она описала, как в спешке уезжала из города, как их поезд бомбили; они застряли на вокзале в Амьене, и бомбардировщики на бреющем полете проносились над ними. Он спросил, нравится ли ей здесь, на Юге. Она призналась, что поначалу мистраль часто не давал ей уснуть и что Авиньон — совсем маленький город по сравнению с Дюнкерком.
— Да, а вы еще не сказали мне, как вас зовут.
— Марсель-Софи Пуарье. Но хочу вас сразу предупредить: я уже наслушалась шуточек насчет того, что по-французски слово «пуар» означает не только грушу, но и простофилю!
Он рассмеялся, а про себя подумал, что ей неплохо бы поменять фамилию и что «Марсель Матье» звучало бы гораздо лучше.
С того дня они больше не расставались. Она, как и собиралась, ушла из мэрии. И поступила работать на картонажную фабрику. Теперь она больше не сомневалась: ей удастся скопить деньги на подвенечное платье. Она придавала этому большое значение, потому что ее родители так и не обвенчались.
Марсель жалела только об одном, что бабушка и старшая сестра могут увидеть ее свадьбу только с небес. Утешалась же она тем, что ее свекор занят таким прекрасным ремеслом. Марсель часто приходила к нему в мастерскую возле кладбища. Там папаша Матье трудился над камнями, которые он тщательно и любовно отбирал.
— Камень — что женщина, — приговаривал он, — всегда обращаешь внимание на цвет ее лица и родинки на нем.
При этом все вокруг смеялись, потому что семья Матье отличалась веселым нравом.
У Роже был очень красивый голос, тенор.
— Может, мне стоит попробовать силы в опере? — попытался он было заикнуться, когда ему исполнилось 16 лет.
Отец так и взвился. Певец! Разве это профессия?! Работать с камнем — вот настоящее дело! Надо сказать, что в роду Матье профессия передавалась от отца к сыну уже много поколений. Правда, во времена Авиньонского пленения пап Матье занимались иным ремеслом и трудились над более деликатным материалом — они были садовниками.
Думается, я тоже кое-что унаследовала от этих моих далеких предков. Я имею в виду то волнение, которое охватывает меня при виде цветов и растений, то удовольствие, с каким я ухаживаю за своими орхидеями и гардениями в моей маленькой теплице в Нейи, и ту радость, какую я испытала однажды утром, когда, бродя по полям за нашим домом в квартале Круазьер, наткнулась на полянку клевера с четырьмя листочками… Эту находку я долго хранила в тайне, как бесценное сокровище. Как знать, может быть, именно она и принесла мне счастье?
— Ну и везет же тебе, малышка! — воскликнула бабуля.
Она была незаурядной личностью, наша бабуля! Мы, малыши, только так и называли ее. А звали ее Жермена. У нее были очень густые и длинные волосы, выпуклые скулы, большие, черные, миндалевидные глаза и чудесный голос. Как и мой отец, она всегда пела по-провансальски. И с дедушкой они говорили тоже только по-провансальски. Выйдя замуж за Роже Матье, моя мама, девушка с Севера Франции, вошла как бы в чужеземную семью. Но она так сильно любила своего мужа, что отправилась бы с ним даже к папуасам. Когда не чуждая колдовским чарам бабушка устремляла жгучий взгляд черных глаз на невестку, она встречалась со взором ясных голубых глаз, в которых отражалось само небо.
Итак, мама венчалась в белоснежном платье. Она не собиралась никому пускать пыль в глаза. Просто такова была традиция. И ее придерживались обе: невестка с Севера и свекровь с Юга. Замуж выходят один раз — и на всю жизнь.
— Белоснежное платье не менее священно, чем монашеское одеяние, — считала моя мама.
Она вступала в брак, как другие поступают в монастырь. И хотя сама бабушка уже не жила больше с дедушкой, она одобряла взгляды своей невестки. Я так никогда в точности и не узнала, что именно произошло между стариками. Они жили порознь, хотя и не разводились. В семействе Матье разводов не признавали. А так как их дочь (моя тетя Ирен, которой предстояло сыграть огромную роль в моей жизни) вышла замуж и стала матерью семейства, наша бабуля стала жить в доме своего сына.
Согласно традиции — во избежание беды — жених не должен был заранее видеть подвенечное платье. Он получал право на это только в день свадьбы.