— Иди вон до тех пятиэтажек, — девушка махнула рукой в сторону, откуда я пришел, — за ними будет длиннющий белый дом, отделанный голубыми панелями. Пройдешь вдоль него до школы. Затем через школьный двор, там с одной стороны детский сад увидишь, а с другой…
Она осеклась. По соседней дорожке медленно, с любопытством уставившись в нашу сторону, проехали двое ребят на большом черном мотоцикле.
Тот, что сидел сзади, в клубной футболке Манчестера, приветственно поднял два пальца вверх. Девушка помахала в ответ.
— После детского сада я уже найду, — прогнусавил я, зажав кровоточащий нос платком. — Спасибо.
Они быстро ушли, а я, подобрав затоптанные наушники, медленно двинулся в сторону пятиэтажек.
Телефон было жалко до невозможности. Я ждал его с июля, со своего дня рождения. Папа обещал подарок, как только я переберусь к нему. И это было единственной причиной, хоть как-то скрашивающей тягостную неизбежность грядущего переезда.
Сначала я категорически не хотел переезжать, и мы довольно сильно поссорились с мамой из-за этого. Целую неделю не разговаривали, а потом я, понадеявшись, что она передумала, попытался помириться, но, как оказалось, всё наоборот.
— У меня тоже есть право на личную жизнь, — раздраженно заявила она. — Наконец всё стало налаживаться, а тут ты со своими капризами. Семнадцать лет — это немалый срок. Семнадцать бестолковых лет. Только представь!
Подобное заявление было слишком даже для неё, но я решил держаться до последнего.
— Всё это время я занималась только тобой, а теперь у меня появился ребенок.
— Получается, я не твой ребенок.
— Ну, конечно мой. Но далеко не ребенок. У тебя рост сто восемьдесят и нога сорок третьего размера.
— Сорок второго.
— Пожалуйста, прекрати со мной препираться. В прежние времена родители выгоняли детей из дома, как только им исполнялось четырнадцать.
— В прежние времена детей и в жертву богам приносили.
— Никита! Не нужно ёрничать. Это не обсуждается. Летом отдохнешь у бабушки Гали, а с первого сентября, как миленький, отправишься к папе. Счастье, что он согласился тебя взять. Впрочем, это справедливо. Не мне же одной отдуваться.
— Мам, я тебя прошу, — я очень старался договориться по-хорошему. — Хочешь, буду помогать с Алёнкой? Могу на молочку ходить и во всей квартире, хоть каждый день убираться.
— Это всего на год. А как закончишь одиннадцать классов, что-нибудь придумаем.
И так это просто получалось: «всего-то на год». Может, для неё год не срок, а как по мне, так целая вечность. Триста шестьдесят пять дней заточения в невыносимых условиях. А ведь я ничего плохого не сделал, ни в чем не провинился, просто у неё «наконец всё стало налаживаться».
Мама познакомилась с Игорем три года назад в Турции, прошлым летом они поженились, а этой весной родилась Алёнка.
В целом, Игорь был нормальный: ни плохой, ни хороший, обычный сорокалетний мужик — тренер в фитнес-центре, разведенный и повернутый на здоровом образе жизни. Вначале он проявлял ко мне некое дружелюбие, даже радиоуправляемый вертолет подарил, но потом, после их свадьбы я стал для него чем-то вроде мебели. Моё внимание ему тоже особо не требовалось. Зато мамино полностью переключилось на него.
— Ладно, спать я могу и у папы, но можно мне хотя бы в школе своей остаться?
— Это на другом конце Москвы. Полтора часа дороги.
— Мне не сложно, а новеньких нигде не любят. Их третируют и гнобят.
— В таком случае, — откликнулась мама довольно равнодушно, — у папы появится отличная возможность восполнить пробелы твоего мужского воспитания.
Сказала она это с такой долей скептицизма, что мне стало немного обидно за папу. Ведь, пока они не развелись, он занимался со мной не меньше, чем она. Дело в том, что у мамы был бзик — сделать из меня какого-то суперчеловека. Супергения и супергероя в одном флаконе.
С двух лет меня ежедневно водили во всевозможные группы развития, кружки и секции: логопед, йога, ритмика, шахматы, английский, акварель, веселый счет, гимнастика, футбол, легкая атлетика, прыжки с трамплина, уроки красивого письма, литературная мастерская, театральная студия и артистическое фехтование. Перечислять можно было бы до бесконечности.
Кажется, в Москве не осталось ни одного направления, которое бы мы не попробовали, включая лепку из соленого теста и бумагопластику. Хорошо хоть не во все спортивные секции меня принимали и в музыкалке сразу завернули.
В будние дни мама возила меня на своей машине по всему городу, умудряясь одновременно ещё и работать. Я вообще плохо помню её без телефона в руке. У них с подругой бизнес свой, туристический. Очень нервное и ответственное дело, поэтому вечером, когда мы, наконец, оказывались дома, а папа приходил со своей работы, то они начинали долго и неприятно ругаться. После чего папа прятался в моей комнате и читал мне книжки. Он говорил, что я действую на него успокаивающе. А в выходные дни на занятия я ездил с ним. И в кино мы вместе ходили, и на Игромир. Папа, в отличие от мамы, никуда не мчался, не паниковал, не раздражался, и, как ни странно, везде успевал. Одним словом, раньше папу я любил и готов был переехать к нему, даже бабушку бы вытерпел, но жить в одной комнате с его недоделанным приемным сынком меня совсем не прикалывало.
— Умоляю, мама, я и дня не вынесу с этим придурком.
— Ваня не придурок. У него оценки лучше твоих. Он просто больной и очень несчастный мальчик.
— Несчастный? Ха! Не несчастнее моего.
— Что ты такое говоришь? Сплюнь и постучи.
— Но у меня здесь друзья и…
— Друзья? — мама закатила глаза, точно я сморозил невероятную чушь. — Вот только не нужно этой высокопарной лирики. Друзья, Никита, это такой атавизм, пережиток прошлого, когда у людей было много свободного времени, и они не могли справиться со своими проблемами в одиночку. А в современном обществе, в условиях жесточайшей конкуренции, дружба — это тебе не детсадовское «один за всех и все за одного», а осознанное взаимовыгодное сотрудничество, где люди приносят друг другу пользу. А от твоего Боряна и Вовки Петухова никакой пользы. Так что тебе вполне хватит соцсетей, которые с переездом на другое место, никуда не денутся.
И тут я понял, что больше уже не могу сдерживаться.
— Ах, так! Ну и ладно! Ты ещё пожалеешь, — я же старался по-хорошему, но она сама не захотела. — Если меня из той школы выгонят, если я сбегу из дома или придушу этого придурка, не удивляйся. Всё, что там со мной случится, будет на твоей совести. Поняла?
Но мама закрыла уши ладонями и ничегошеньки не слышала. А потом всё равно сделала по-своему.
Я прошел мимо пятиэтажек и обнаружил, что никакого длинного белого дома не вижу, а за последним корпусом начинается самый настоящий лес. И пока я растерянно стоял, соображая куда идти, по узкой асфальтовой дорожке, тянущейся вдоль леса, снова проехали те ребята на мотоцикле и, заметив меня, проводили долгим пристальным взглядом.
Почесал обратно очень быстрым шагом, почти побежал. Мало ли что этим взбредет в голову.
Но только дошел до перекрестка, чтобы попробовать другой путь, как из носа хлынула кровь. Платка больше не было, я зажал нос и кое-как доковылял до ближайшей лавочки. Сел и принялся утираться подолом футболки, хорошо, что она была бордовой, и кровь на ней выглядела не так ужасно. И тут я снова услышал звук мотора. Оторвал футболку от лица, и точно. Подкатили и остановились. Пришлось сделать вид, что просто сижу и не замечаю их.
— Голову подними, — сказал один низким хриплым, как говорят, прокуренным голосом.
Я не шелохнулся. Густые темные капли одна за другой появлялись на асфальте прямо между моими красными Конверсами.
— Хочет, чтобы у него мозг через нос вытек, — тот, что в Манчестере, спрыгнул с мотоцикла. Подошел, положил руку мне на плечо и с силой надавил. — Запрокинь голову, тебе говорят. И на, вот, приложи.
Он сунул мне ледяную бутылку пол-литровой Аква Минерале. Я осторожно посмотрел сначала на него, потом на того, что был за рулем. Оба улыбались так, будто увидели что-то смешное.