— Ты не попадешь туда, — Алевтина устало вздохнула, укладывая девушку на кровать. Тоня машинально приоткрыла глаз и, увидев гниющее лицо у самого своего носа, глухо вскрикнула. — Тебе… что-то кажется? И оно не проходит?
— Не надо, — Тоня шептала, чувствуя тяжесть тела рядом с собой. Ей хотелось, чтобы Алевтина была ближе. Закрывала ее собой. — Я… боюсь. Очень сильно. Не уходи. Мне кажется… то, что происходит, эти смерти… я правда следующая. Она ждет меня. Хочет.
— Не уйду, — Алевтина почти до боли сжала ее руку, но Тоня была благодарна. Это удерживало ее в реальности. — Я клянусь тебе, что с тобой ничего не случится. Я… дело почти решено. Револьвер… не знаю, как ты заметила, но он все объясняет. Совсем все. Остались мелочи — долгие и сложные, но никто не навредит тебе, кроме тебя самой.
— А не навредила ли я себе достаточно?..
— Может быть. Но мы попробуем все исправить.
Алевтина целовалась точно так же, как пять лет назад. Тогда они обе были девчонками, маленькими, нелепыми, и Але еще никто не разрешал расхаживать в мужском костюме. Они целовались, сидя в беседке, держась за руки, и Алевтина наклонялась к ней, жмуря глаза. Тоня помнила эти нежные, легкие поцелуи с привкусом медовых яблок и скрипом пыли на зубах. Помнила голые коленки, стукающиеся друг о дружку, и теплое дыхание Алевтины где-то над самым ухом.
Сейчас все было так же. Мягко, вкрадчиво, совсем отлично от того, как целовались остальные. Алевтина не умела этого делать. У нее просто получалось лучше всех. Мягче и правильней. Тише и теплее. Тоня расслабилась, не сопротивляясь, не задумываясь над тем, что происходит. Ей только хотелось забыть о гниющем чудовище на второй половине комнаты, о трупах в кладовой, собственной зависимости и беспросветности жизни.
— Тошенька, как же ты похудела, — руки Алевтины прошлись по голым ребрам, и Тоня вздрогнула. — Бедная моя, светлая балерина… Это все из-за?..
— Да, Алечка, да, — голос слушался плохо. — Не говори, не надо. Я… сделаю с этим что-то, обещаю.
Тоня завела руки, обтянутые мягкой тканью халата, за голову. В бархатной темноте за закрытыми веками она ощущала смутные тени движущихся предметов: нервное трепыхание свечи на столе, наклоняющийся силуэт Алевтины, черную ползучую массу Ле Мортье. Девушка широко открыла глаза и посмотрела в лицо наклоняющейся к ней женщины.
— Я буду защищать тебя от кошмаров, — костистые грубоватые пальцы переплелись с тонкими пальцами балерины. — От горестей и от бед. От всего, что сделает тебе плохо. Только не исчезай больше.
— Не исчезну. — Тоня сглотнула и крепче сжала чужую ладонь.
Алевтина выдохнула шумно и влажно в теплоту открытой шеи, и Тоня вздрогнула, закидывая голову. Со стены сползали смолистые черные капли, а в них отражался белый овал лица, черные впадины глаз и блеск золотых серег. Девушка вскрикнула и поторопилась зажмуриться.
Алевтина целовала, проводя губами вдоль шейной жилки, оттягивая кожу и оставляя теплый, едва влажный след. Колючая ткань рубашки остро задевала грудь Тони, царапала, распаляя, и девушка ерзала, всхлипывая, водя свободной рукой по лопаткам следовательницы. «Тошенька, Тошенька». Теплотой в филигрань небольшого ушка, мочку которого уже прикусывали, оттягивали, сминали губами. «Тошенька». Столь отлично от «гимназисточки», «детки» и как еще ее только не звали. В глазах стало влажно и тепло, мутное серебро поползло по щекам, под зацеловывающие губы Алевтины.
Ладони крепко смяли талию, повели вверх, по явному рельефу ребер. Легли на маленькие острые груди, сжали, и костяшки сомкнулись на комочках сморщенной кожи. Тоня выгнулась, жмурясь и всхлипывая, сильнее вытягивая руки назад. Ей было холодно, хотелось, чтобы теплое тело Алевтины было ближе, плотнее, надежнее. А женщина на миг отстранилась — и Тоня снова вскрикнула, вслепую тяня к ней руки.
Ладони легли на обнажившуюся полную грудь. Тяжелую и мягкую, не вместившуюся в Тонины ладони. Девушка сглотнула, проводя большим пальцем по неровной поверхности ореолов. Алевтина молчала. Потом отвела чужие руки обратно, на подушки, и вжалась мягкостью груди в остро очерченные ребра, накрыла теплотой своего тела, целуя, влажно толкаясь языком в смежность Тониных губ.
Тоня не была против, когда ладонь Алевтины легла на упругий кучерявый волос в низу живота. Она только дышала шумно и царапала жесткую сюртучную материю, прислушиваясь к новым, вкрадчивым касаниям. Запоминала, какого это, когда шершавые подушечки расправляют шелковые завитки, в первый раз касаются раскрытой кожи. Приминают самый чувственный комочек, пока еще сухо, но уже достаточно, чтобы сердце заполошно пропустило удар, чтобы внизу стало жарко и тянуще. Как спускаются вниз, мягко толкаются в сухие складочки, не проникая, но добираясь до горячей влаги — как распространяют ее по всей коже, по каждому уголку. Тоня зарычала сквозь зубы, шире раскидывая бедра под чужим телом, позволяя слипшейся от смазки коже раскрыться.
Проникновение не вызвало боли. Тоня притихла, настороженно вслушиваясь в реакцию своего тела, в гулкую тяжесть над лобковой костью. Разомкнула влажные губы в стоне, когда палец вошел глубже, растягивая эластичные стенки, когда подушечка прошлась по верхней стороне, до самой глубины, откликающейся остро и сильно. Плечи Алевтины ушли из-под рук Тони, спустились вниз. Тоня на пробу уложила колени на них. От движения инородное присутствие в теле ощущалось сильнее. Тоня застонала, а потом, когда губы Алевтины накрыли ее промежность, вскрикнула. И еще раз — когда палец внутри выгнулся крючком и потянул, вжимаясь в самое трепетное, самое чувственное.
Кажется, она снова расплакалась. Уже не от страха, не от обиды, Тоня бы сама не сказала от чего. Но Алевтинины губы, мокрые, с характерным пресным привкусом, собирали эти слезы, не давали сорваться с ресниц, и Тоня успокоилась, толкаясь бедрами на ласкающиеся пальцы, выгибаясь звонким мостиком и вбирая ладонями голую грудь Алевтины.
— Светлая, нежная… — Алевтина устало упала рядом, целуя в лоб, щеки, брови — и вытягивая из-под себя одеяло, чтобы накрыть обеих. — Не больно? Я не думала, что ты…
— Не больно… стыдно, Аля, так скверно обо мне думать, — Тоня фыркнула, прижимаясь к чужой груди, грозно хмурясь и щипая мягкий бок новоявленной любовницы. Но ей было хорошо. Черный призрак Смерти растворился в горячем свете свечей, головная боль отступила, сменившись звонкой пустотой, и ей было спокойно. — Спасибо тебе. Не выгонишь?..
— Ни за что на свете, — ласково фыркнула Алевтина. — Только свечу…
— Пусть горит.
Тоня не отважилась поднять головы от чужого плеча. Она слышала. Слышала, как одна за другой падают с чешуйчатого хвоста смоляные капли.
========== Часть 4 ==========
— Зачем ты ушла? — Тоня сидела на кровати, обхватив колени руками и пусто глядя в комнату перед собой. Алевтина замерла в дверях, растерянно разводя руками. — Я в окно хотела броситься.
— У меня были дела… — Тоня думала, что женщина сейчас подойдет к ней. И готова была простить ее за отлучку. Но вместо этого Алевтина прошла к столу, выкладывая на него ворох предметов, затем повернула к умывальнику. — Птичка на крылышке принесла…
«А чего ты хотела, Тонечка? — девушка молчаливо глядела в спину отмывающейся Алевтины. — С чего бы ей относиться к тебе по-другому? Смазливое личико, длинные ножки — вот и вся ты. Не более. Зачем такую любить, о такой заботиться?.. Радуйся, что хоть не гонят».
Тоня вытянулась на кровати, уткнувшись лицом в подушки. Ей захотелось расплакаться. Или затянуться. Тогда бы все стало проще, она бы посмеялась над своей глупостью, решила бы все проблемы — легко, на авось. И хоть на пару минут, а все стало бы идеально.