• Ты была в колледже, твоя мать — у себя в спальне, а он не позвонил в скорую помощь или службу 911.
• Аппендикс воспалился и наполнился ядом.
Как любая живая плоть, которую игнорировали слишком долго, аппендикс в конце концов не смог уже этого выносить и сделал все необходимое, чтобы привлечь к себе внимание.
Я поднимаю глаза на отца. Он по-прежнему ждет ответа.
— Потому что ты игнорировал свои ощущения.
— Может, я и мертв, но я все равно твой отец. Отдай мне свой аппендикс.
— Он вообще не нужен. Без него тебе лучше.
— Именно.
Он все так же пристально смотрит, транслируя мысль в мое сознание, словно радиосигнал, через мой единственный глаз.
— Со мной все будет в порядке. Не беспокойся, — говорю я.
— Мы все за тебя беспокоимся, Сара.
— Со мной все в порядке. Мне просто нужно закончить этот отчет.
Я смотрю на экран — цифры пропали.
— Черт!
Я поднимаю глаза — отец исчез.
— Черт!
В кухню вбегает Чарли.
— Ты сказала «черт»! — объявляет он в восторге, что может наябедничать на меня, пусть даже мне самой.
— Знаю, виновата, — отвечаю я, не отрывая единственный глаз от экрана компьютера, и лихорадочно пытаюсь придумать какой-нибудь способ вернуть все данные. Мне нужно закончить этот отчет.
— Это плохое слово.
— Я знаю и прошу прощения, — говорю я, нажимая на все возможные клавиши.
Я не смотрю на сына и очень хочу, чтобы он понял намек. Этого не происходит никогда.
— Мам, ты же знаешь, что я плохо слушаю?
— Да. Ты меня прямо с ума сводишь.
— Можно мне взять твои уши?
— Можешь взять одно.
— Я хочу оба.
— Одно.
— Оба, я хочу оба!
— Ладно!
Я откручиваю уши от головы и бросаю их, словно пару игральных костей, через стол. Чарли прикрепляет их поверх собственных, как наушники, и наклоняет голову, будто прислушивается к чему-то вдалеке. Улыбается, довольный. Я тоже пытаюсь это услышать, но потом вспоминаю, что у меня нет ушей. Чарли что-то говорит и убегает.
— Эй, мои сережки!
Но он уже скрылся из виду. Возвращаюсь к экрану компьютера. По крайней мере, Чарли ушел, и я смогу спокойно сосредоточиться в тишине.
Парадная дверь открывается. По другую сторону стола стоит Боб и смотрит на меня. Его глаза наполняются смесью печали и отвращения. Он что-то говорит.
— Я не слышу тебя, милый. Я отдала свои уши Чарли.
Он снова что-то говорит.
— Я не понимаю, что ты говоришь.
Он бросает сумку и встает на колени рядом со мной. Он захлопывает мой ноутбук и обнимает меня за плечи, почти до боли.
Он что-то кричит мне. Я по-прежнему не слышу его, но знаю, что он кричит, — по напряжению в его глазах и синим жилкам, проступившим на шее. Он кричит то же самое, что пытался сказать, будто в замедленной съемке, так что я читаю по губам.
— Прогнись.
Я поднимаю голову и смотрю на потолок.
— Не понимаю.
Он выкрикивает это снова и снова, тряся меня за плечи.
— Проснись?
— Да! — кричит он и перестает меня трясти.
— Я не сплю.
— Нет, спишь.
Понедельник
Велмонт — богатый пригород Бостона с трехполосными улицами, благоустроенными двориками, велосипедной дорожкой, петляющей по всему городу, закрытым загородным клубом и площадкой для гольфа, с центром, утыканным бутиками, спа-салонами, магазином «Гэп» и школами, которыми все хвалятся как лучшими в штате. Мы с Бобом выбрали этот городок из-за его близости к Бостону, где мы оба работаем, и из-за успешной жизни, которую он обещает. Если в Велмонте и найдется дом, стоящий меньше полумиллиона долларов, ушлый подрядчик тут же купит его, сроет до основания и построит что-нибудь в три раза больше по размеру и цене. Практически каждый житель города ездит на роскошной машине, проводит отпуск на Карибах, входит в закрытый клуб и владеет еще одним домом на полуострове Кейп-Код или в горах к северу от Бостона. Наш дом — в Вермонте.
Мы с Бобом переехали сюда почти сразу после Гарвардской школы бизнеса, когда я была беременна Чарли. При долгах в двести тысяч долларов по студенческим кредитам и отсутствии каких-либо сбережений позволить себе Велмонт и все, что идет с ним в комплекте, было чрезвычайно смелым шагом. Но мы оба устроились на перспективную работу и непоколебимо верили в свою возможность хорошо зарабатывать. Спустя восемь лет у нас, по велмонтским меркам, все как у людей.