– Полагаю, в социальном плане мы мало что можем предложить.
– Ой, это меня не волнует. Вообще-то я не суперобщительная.
– Почему же?
– Не знаю. Не то чтобы у меня была куча друзей.
Учитель вдумчиво кивнул:
– Понимаю, о чем ты. Я тоже люблю побыть наедине с собой.
Вначале мне хотелось возразить, сказать, что я совсем не люблю быть наедине с собой. Но потом подумала, что, возможно, мистер Стрейн прав. Возможно, я была одиночкой по собственному желанию и предпочитала держаться особняком.
– Ну, раньше моей лучшей подругой была Дженни Мерфи, – сказала я. – Она тоже ходит к вам на литературу.
Слова сорвались с моего языка, застав меня врасплох. Я никогда так не откровенничала с учителями, тем более с мужчинами; но мистер Стрейн так на меня смотрел – с мягкой улыбкой, подперев подбородок ладонью, – что мне захотелось поговорить, захотелось порисоваться.
– А, – отозвался он. – Маленькая царица Нила.
Когда я растерянно нахмурилась, он объяснил, что имеет в виду ее каре, из-за которого она похожа на Клеопатру. От этих слов я ощутила какой-то укол в животе. Вроде ревности, но злее.
– Я не считаю, что ее волосы выглядят настолько хорошо, – сказала я.
Мистер Стрейн усмехнулся:
– Итак, вы были подругами. Что изменилось?
– Она начала встречаться с Томом Хадсоном.
Он на секунду задумался:
– Мальчик с бакенбардами.
Я кивнула, думая о том, как учителя, должно быть, оценивают нас и мысленно классифицируют. Мне стало интересно, какие ассоциации вызову у него я, если кто-то упомянет Ванессу Уай. Девушка с рыжими волосами. Вечная одиночка.
– Значит, ты пострадала от предательства, – сказал он, имея в виду, что меня предала Дженни.
Раньше я об этом не задумывалась, и при этой мысли по моему телу разлилось тепло. Я пострадала. Дело было вовсе не в том, что я отпугнула ее своей привязанностью и бурными чувствами. Нет, мне причинили зло.
Мистер Стрейн встал, подошел к доске и принялся стирать записи, оставшиеся после урока.
– Что заставило тебя посетить наш клуб? Слабое место в аттестате?
Я кивнула. Казалось, с ним можно говорить начистоту.
– Миссис Антонова сказала, что мне это нужно. Но я правда люблю писать.
– И что же ты пишешь?
– В основном стихи. Ничего особенного.
Оглянувшись, мистер Стрейн улыбнулся мне одновременно словно бы по-доброму и снисходительно.
– Я хотел бы почитать твои работы.
Мой мозг уцепился за то, как он произнес слово «работы», – словно то, что я пишу, стоит воспринимать всерьез.
– Без проблем, – ответила я. – Если вы правда хотите.
– Хочу. Если бы не хотел, не попросил бы.
Я почувствовала, что у меня вспыхнули щеки. По мнению мамы, моей худшей привычкой было отклонять комплименты самоуничижением. Мне требовалось научиться принимать похвалу. Мама говорила, что все сводится к уверенности в себе. Или ее отсутствию.
Мистер Стрейн положил тряпку на полку и пристально посмотрел на меня с другого конца аудитории. Засунув руки в карманы, он оглядел меня с головы до ног.
– Милое платье, – сказал он. – Мне нравится твой стиль.
Промямлив «спасибо» – меня так основательно обучали хорошим манерам, что они стали почти инстинктивными, – я опустила глаза на свое платье. Оно было из темно-зеленого трикотажа, немного трапециевидное, но в общем-то бесформенное, чуть выше колен. Это не было стильное платье; я носила его только потому, что мне нравилось, как его цвет контрастирует с моими волосами. Казалось странным, что мужчина средних лет обращает внимание на девчачью одежду. Мой папа едва отличал платье от юбки.
Мистер Стрейн отвернулся к доске и опять принялся ее протирать, хотя она уже и так была чиста. Мне почти показалось, что он смутился, и отчасти мне захотелось поблагодарить его снова, на этот раз искренне. Я могла бы сказать: «Спасибо вам большое. Мне такого еще никто не говорил». Я ждала, что он повернется ко мне, но он продолжал водить тряпкой из стороны в сторону, оставляя на зеленой поверхности мутные потеки.
Я бочком двинулась к двери, и тут он сказал:
– Надеюсь снова увидеть тебя в четверг.
– Конечно, – сказала я. – Увидите.
Так что в четверг я пришла снова, и в следующий вторник тоже, а потом и в следующий четверг. Я стала официальным членом клуба. Отбор работ для литжурнала занимал у нас с Джесси больше времени, чем ожидалось, – в основном потому, что я была слишком нерешительна и по нескольку раз меняла свое мнение. В отличие от меня Джесси выносил вердикт стремительно и беспощадно; его ручка так и резала по страницам. Когда я спросила, как ему удается так быстро принять решение, он ответил, что, хороша ли работа, должно быть очевидно с первой строчки. Как-то в четверг мистер Стрейн исчез в кабинете за аудиторией и вернулся со стопкой старых выпусков, чтобы мы поняли, как должен выглядеть журнал, – хотя Джесси был редактором в прошлом году и, естественно, все уже знал. Листая один из выпусков, я увидела среди авторов художественной прозы имя своего соклубника.