– Слишком сложно объяснить, – сказала я.
Потому что дело было не только в том, что мои стихи никуда не годились, и не в том, что я не могла выбрать место для занятий, не выбившись предварительно из сил. Это было более темное чувство – страх, что со мной что-то не так и я никогда не смогу стать нормальной.
Я думала, что мистер Стрейн сменит тему. Но он просто дожидался ответа, словно задал сложный вопрос на уроке. Конечно, объяснить сложно. Трудные вопросы и должны вызывать у тебя затруднения, Ванесса.
Я втянула в себя воздух и сказала:
– Это время года сводит меня с ума. Я чувствую, что вроде как мое время истекает. Как будто я понапрасну растрачиваю свою жизнь.
Мистер Стрейн моргнул. Я поняла, что он ожидал другого ответа.
– Растрачиваешь свою жизнь, – повторил он.
– Я знаю, что это бессмыслица.
– Неправда. Ты говоришь вполне разумные вещи. – Он оперся на ладони, поставив их за спиной, запрокинул голову. – Знаешь, будь ты моей ровесницей, я бы сказал, что у тебя, похоже, начинается кризис среднего возраста.
Он улыбнулся, и мое лицо поневоле последовало его примеру. Мистер Стрейн усмехнулся, я тоже усмехнулась.
– Мне показалось, ты что-то писала, – заметил он. – Получается что-то стоящее?
Я пожала плечами, не зная, хочу ли назвать свои потуги стоящими. Это казалось хвастовством. Не мне судить.
– Покажешь, что написала?
– Ни за что. – Я стиснула блокнот в руках, прижала к груди и заметила, что в глазах моего собеседника вспыхнула тревога, словно мое резкое движение его напугало. Я взяла себя в руки и добавила: – Просто я еще не закончила.
– Можно ли вообще закончить текст по-настоящему?
Похоже было на вопрос с подвохом. Секунду подумав, я сказала:
– Одни тексты могут быть более законченными, чем другие.
Он улыбнулся; мой ответ ему понравился.
– Так, может, покажешь мне что-то более законченное?
Я ослабила хватку и открыла блокнот. По большей части записи представляли собой полузаконченные стихи с вымаранными и переписанными строками. Пролистав недавние страницы, я нашла стихотворение, над которым работала уже пару недель. Оно было не закончено, но и не ужасно. Я отдала мистеру Стрейну блокнот, надеясь, что он не заметит закорючки на полях, ползущую вдоль корешка цветущую лозу.
Он осторожно держал блокнот обеими руками, и от одного вида моего блокнота в его ладонях по моему телу пробежала дрожь. Никто еще не прикасался к этим страницам, и уж тем более не читал, что там написано. Дочитав стихотворение, мистер Стрейн хмыкнул. Я ждала более определенной реакции, ждала, что он скажет, понравилось ему или нет, но он сказал только:
– Перечитаю еще раз.
Наконец он поднял взгляд:
– Ванесса, это чудесно.
Я громко выдохнула, начала смеяться.
– Как долго ты над ним работала? – спросил он.
Решив, что круче будет показаться гением-импровизатором, я невзначай соврала:
– Недолго.
– Ты говорила, что часто пишешь. – Мистер Стрейн вернул мне блокнот.
– Как правило, каждый день.
– Это видно. У тебя отлично получается. Я говорю это как читатель, а не как учитель.
От радости я снова рассмеялась, а мистер Стрейн улыбнулся своей нежно-снисходительной улыбкой.
– Разве это смешно? – спросил он.
– Нет, просто никто еще так не хвалил мои стихи.
– Ты шутишь. Это ерунда. Я могу сказать еще много хорошего.
– Просто я никогда еще не позволяла никому читать… – Я чуть не сказала «мою писанину», но решила употребить его слово: – Мои работы.
Повисла тишина. Мистер Стрейн снова оперся на ладони и принялся рассматривать открывавшийся перед нами вид: живописный центр города, далекую реку, пологие холмы. Я снова уставилась на свой блокнот. Мой взгляд был устремлен на страницы, но я ничего не видела. Я слишком ясно ощущала близость его тела, его покатый торс и натянувший рубашку живот, длинные, скрещенные в щиколотках ноги. Одна из его штанин задралась, обнажив полоску кожи между краешком ткани и походным ботинком. Опасаясь, что мистер Стрейн сейчас встанет и уйдет, я попыталась придумать, что бы такого сказать, чтобы он остался, но не успела: он поднял с земли кленовый лист, покрутил его за черенок и, на секунду задержав на нем взгляд, поднес к моему лицу.
– Смотри-ка, – сказал он. – Идеально подходит к твоим волосам.
Я замерла, почувствовав, как приоткрывается мой рот. Он еще мгновение подержал кленовый лист у моего лица; его уголки касались моих волос. Затем, чуть покачав головой, мистер Стрейн опустил руку, и лист упал на землю. Он встал, снова заслонив солнце, вытер ладони о бедра и, не попрощавшись, направился обратно к гуманитарному корпусу.