Вдруг Ивченко к чему-то прислушался и с тревогой посмотрел вниз. Под ним сидел Хаим и быстро работал челюстями. Виктор Илларионович вскочил и схватился за полу своего пиджака. Все до кармана было съедено. Ивченко растерялся - это был его выходной пиджак. Ирина Борисовна расхохоталась. Марк Семенович смутился и стал предлагать гостю свой пиджак. Но Марк был маленький, а Виктор высокий. Пиджак Донского не подходил. Тогда Марк стал кричать на жену и даже пытался пнуть Хаима ногой, но бдительная Ирина стала между ним и зайцем.
- Все! Мне надоел твой Хаим... Или он или я! - закричал Марк Семенович.
Ирина Борисовна со спокойной улыбкой ответила.
- Конечно, Хаим!
Виктор Илларионович ушел огорченный, а Марк стал требовать от Ирины, чтобы она избавилась от Хаима. Чем окончился этот спор, не знаю: мы с моей женой и Павликом извинились и поспешили уйти.
Через некоторое время - другая беда: перестал работать телефон. Телефонисты никак не могли найти причину повреждения. Несколько дней Донские жили без телефона. Наконец причина была обнаружена: оказалось, что Хаим перегрыз в каком-то незаметном месте провод. Марк угрюмо молчал и дулся на Ирину Борисовну.
Но на этом борьба с Хаимом не закончилась. Пропал сценарий. Марк сердился, кричал на Ирину Борисовну, требовал, чтобы она нашла его сценарий, и вдруг обнаружил на полу обглоданный корешок сценария, над которым трудился несколько месяцев. Держа в руке жалкий корешок как вещественное доказательство преступления, бледный от случившегося Марк изрек драматическим шепотом:
- Ирина! Или я, или он!..
- Конечно, он,- ответила, смеясь, Ирина Борисовна.
Эта милая женщина обладала великолепным юмором.
Когда Донские вернулись из ссылки в Москву, Хаима уже не было: его отдали в Детский уголок в Киеве. Остались кошка и собачка японской породы по имени Авка. Ее морда напоминала лицо Донского.
Авка была любимица Ирины. Она многое умела, но хозяйка особенно гордилась тем, что Авка умела "петь" вместе с ней. Ирина начинала петь, а Авка подвывала.
Жили Донские на Кутузовском проспекте. Однажды Ирина гуляла на улице с Авкой. Остановилась черная "Волга" (то было время, когда на "Волгах" ездили важные начальники и влиятельные чиновники). Из нее вышел полный самоуважения человечек, с деревенским лицом и шляпой на ушах. Он надменно посмотрел по сторонам, увидел Авку, справляющую свое нехитрое дело, и рассердился.
- Распустили собак! - брезгливо проворчал он так, чтобы слышала Ирина Борисовна.
Ирина нашлась:
- А ты молчи, жидовская морда,- сказала она.- Если тебе в Москве не нравится, можешь уезжать в свой вонючий Израиль!
Мужчина не столько оскорбился, сколько опешил: в то время быть похожим на еврея было опасно для карьеры. "Он сразу поник и пошел в свой подъезд,- продолжала рассказ Ирина и, рассмеявшись, добавляла: Представляю, как он вошел к себе в дом и, не снимая пальто, стал разглядывать свое лицо в зеркале". Петербургская немка по национальности, урожденная Шпринг, она стала женой еврея Донского. Она смеялась над антисемитами. Ей, как всем молодым людям нашего поколения, было глубоко безразлично, кто какой национальности.
Однажды Ирина Борисовна пришла к нам и спела сочиненную ею песню на мотив популярных в то время "страданий" - переклички между подружками.
- Подружка моя, я кругом девица,
Отчего, не понимаю, у меня грудница.
- Подружка моя, жалуйся скорее:
Это зверство над тобой сделали явреи!
...Время, когда все мы еще жили в Киеве, было голодное. И Ирина Борисовна, как могла, нас подкармливала. Донской, бывало, придет домой, увидит нас за столом и, не то в шутку, не то всерьез, начинает ворчать:
- Пришли сюда жрать... На эту ораву не напасешься.
Вокруг Донского всегда вились вгиковцы: Володя Наумов, Саша Алов, Боря Немечек, Сергей Параджанов, Илья Миньковецкий, Сурен Шахбазян, Жора Прокопец. К ним примкнули и мы с Ириной. Маленький Павлик не вылезал от Донских.
Донской вел себя с нами как равный, и мы, несмотря на то, что бесконечно уважали его (великий режиссер!), часто вели себя с ним несколько фамильярно.
Однажды мы с Володей Наумовым пришли к Донским в надежде перекусить. Рассчитывали, что Марка Семеновича нет дома, но ошиблись.
- Что? Снова пришли сюда жрать? - беззлобно спросил Донской.
- И вовсе нет,- возразили мы.- Пришли серьезно поговорить.
- О чем?
- О вашей позиции в искусстве.
- Позиции? Какой позиции?
- Реакционной...
Марк Семенович даже рот открыл от удивления.
- Вчера мы с вами смотрели фильм "Рим 11 часов". Прекрасная картина, а вы...
- Что я?
- Вы были против.
- Я против?! Против чего? - удивился Марк.
Мы запнулись: надо было срочно придумать, против чего был Донской, но в голову ничего не шло. Тогда стали делать вид, что уходим.
- Постойте. А что я сказал?
- Вы сами знаете...
Надо было сматываться.
- Постойте...- остановил нас Донской.- Ирочка, налей им борща. Давайте поговорим.
- Я уже налила,- Ирина Борисовна ставила на стол тарелки.
Мы ели и несли какую-то околесицу, обвиняя Донского в ретроградстве, а он, наивный человек, серьезно оправдывался.
Ирина Борисовна молча посмеивалась. Она все понимала. Она вела себя с нами удивительно просто. Это была полная достоинства простота хорошо воспитанного человека, чуждого всякой позы и неестественности.
Донской был классиком мирового кино, но никогда не говорил о своих фильмах, тем более не хвастал ими. Хвастал он тем, что был метким стрелком, футболистом, боксером.
Марк Семенович часто рассказывал, что в молодости был боксером. Но перчаток, как у Володи Наумова, у него не имелось, а поэтому в глазах Павлика настоящим боксером он не являлся. Да и мы все, кто клубился вокруг Донского, относились к его воспоминаниям, в основном, как к хвастовству старика. Мы слушали, но не очень верили в эти рассказы. А иногда и беззлобно посмеивались над Донским: "Были когда-то и мы рысаками!"
Но однажды Боря Немечек вернулся из города потрясенный.