- Чухрай? Пожалуйста. Вот пропуск, проходите.
Поднимаюсь на четвертый этаж. Робко обращаюсь к секретарше.
- Заходите, Иван Александрович вас ждет.
Такого я и представить себе не мог. Смущенный, захожу в кабинет Пырьева.
- А! Заходи, заходи!.. Садись, рассказывай, как ты воевал с Корнейчуком?..
Нехотя начинаю рассказ.
Пырьев слушает внимательно, интересуется подробностями. Неожиданно спрашивает.
- Если бы ты был царем, какой фильм ты бы поставил?
Я смущен. Я не ожидал такого.
- Иван Александрович...- начинаю я.
- Не рассуждай! Отвечай на вопрос!
- Если бы был царем, я поставил бы "Сорок первый".
- А ведь был уже такой фильм.
- Знаю. Протазанова.
- Помнишь, кто там играл?
- Коваль-Самборский и Войцек, ваша первая жена.
- И что же?.. Тот был черно-белый, а ты хочешь снять цветной?
- Хочу снять совсем по-другому...
Пытаюсь коротко сформулировать сущность замысла.
- Не торопись. Рассказывай подробно.- Нажимает кнопку переговорника.Леночка, никого ко мне не пускайте. Я занят.
Начинаю рассказывать подробно. Пырьев внимательно слушает. Неожиданно спрашивает.
- У тебя есть сценарий?
- Есть.
- Кто писал?
- Я. Но его нужно доработать.
Пырьев снова нажимает кнопку переговорника, просит Леночку пригласить к себе Юткевича, Ромма, главного редактора. И мне:
- Рассказывай дальше.
Я продолжаю рассказ. Приходят мои учителя и главный редактор. Пырьев обращается к ним.
- Молодой человек хочет снять фильм "Сорок первый" по Лавреневу. Как, по-вашему, справится?
Юткевич (не вполне уверенно):
- Я думаю, может справиться.
Ромм:
- Безусловно, справится!
Пырьев обращается к главному редактору:
- Как? Будем ставить "Сорок первый"?
Главный редактор старается понять, как настроен по этому поводу Пырьев, и наконец говорит.
- Будем! Хотя рискованно.
Пырьев благодарит приглашенных. Когда они уходят, он, обняв меня за плечи, подводит к окну.
- Видишь - строится дом. Скоро он будет готов. Квартиру в нем я тебе не дам, а комнату дам.
Я счастлив так, что не нахожу слов благодарности. Да и не пытаюсь что-то сказать. После войны наш дом представлял груду кирпичей. Во всем Советском Союзе я не имел ни сантиметра собственной площади. Когда я учился, мы с женой снимали за деньги углы. Милиция зимой выгоняла нас с ребенком на улицу. Часто ночевали на вокзале. А тут обещают комнату. Сказка продолжается!
Выходим с Пырьевым в коридор. Пырьев советует мне, как оформить перевод с Украины на "Мосфильм". Потом спрашивает:
- Снимать будешь по своему сценарию?
- Я хотел бы получить помощь от профессионального сценариста.
- Зачем? У тебя ведь есть сценарий.
- Если он внесет в мой сценарий два-три блеска, я буду ему благодарен. Гонорар меня не интересует. Был бы хороший фильм.
Пырьев неодобрительно фыркнул.
- Прут тебя устроит?
- Прут уже сделал фильм о пустыне вместе с Роммом. Он будет повторяться.
- Тогда кто же?
- Может быть, Колтунов?
- Хорошо. Будет тебе Колтунов,- сказал на ходу Пырьев и вместе со съемочной группой, ожидавшей его, направился в просмотровый зал.
Я возвратился в Киев, быстро оформил перевод на "Мосфильм". Руководство студии и главка было радо избавиться от скандалиста. "Мосфильм" снял мне номер в гостинице "Киевская", возле Киевского вокзала. В Москву приехал Григорий Колтунов. До этого я не был с ним знаком. Он показался мне симпатичным и деловым. Заключив договор со студией (я не возражал, чтобы он был официальным автором сценария), мы принялись за работу.
Колтунов был опытным сценаристом с талантом, но сильно пуганым. Главной своей задачей он считал так написать "спорный" сценарий, чтобы никто из недоброжелателей или блюстителей соцреализма не мог бы к нам придраться. Он был уверен, что, полюбив врага, наша героиня Марютка совершила классовое преступление, чуть ли не предательство.
Я так не считал. Героиня фильма полюбила человека, мужчину - в ее ситуации это естественно. Она не чувствовала в Говорухе врага. Пройдя войну, я знал, что ни я, ни мои товарищи не испытывали к пленным немцам ненависти. Они - испуганные, замерзшие, беспомощные - производили на нас жалкое впечатление. Они были уже не опасны и чувства ненависти к себе не вызывали. Я спорил по этому вопросу с Колтуновым. Я говорил: Марютка полюбила Говоруху-Отрока потому, что полюбила. Любовь зла - полюбишь и козла! И, беспомощный, он уже не был для нее врагом. Она даже пыталась перевоспитать его. Но когда ситуация переменилась и он стал опасен Революции, она совершила свой роковой выстрел. Здесь все правда, и мне противно перед кем-то оправдываться. Но Колтунов был непреклонен. В нем страх был сильнее рассудка и правды.
- Марютка полюбила врага, но зритель должен знать, что мы, авторы, этого не одобряем. За пропаганду любви к врагу, знаете, что бывает!
- А мне неинтересно снимать такой фильм. Я хочу рассказать зрителю правду о гражданской войне. Нация рвалась по живому, и лились моря крови! возражал я.
- Сколько вы в жизни написали сценариев? - спрашивал меня Колтунов. И сам отвечал: - Ни одного. А я написал двадцать. И официально сценарист "Сорок первого" я, а не вы. Я не хочу за вас отвечать.
Я замолкал, надеясь на художественном совете дать Колтунову бой. Я был уверен, что худсовет примет мою сторону. Этим своим намерением я поделился с С. О. Юткевичем.
- Не советую вам этого делать. На худсовете у вас будет много противников. Если вы свяжетесь еще и со своим сценаристом, сценарий зарубят.
- Как же мне быть?
- Зачем вам сейчас воевать с Колтуновым? Поедете в экспедицию и будете снимать фильм так, как считаете нужным.
Я был благодарен своему первому мастеру за этот совет.
Действительно, на худсовете у фильма оказалось много противников и постановка висела на волоске.
- Вы знаете Отечественную войну,- убеждали меня маститые режиссеры.Ну и снимайте о том, о чем знаете. Наше поколение знает гражданскую. Мы об этом уже рассказали и еще расскажем.
Особенно активным противником постановки был режиссер Григорий Львович Рошаль. На "Мосфильме" о нем говорили как об очень добром человеке. Я был удивлен его агрессивностью.