К жучку я отнесся спокойно: мне нечего было скрывать от американцев. Не входить же в чужой монастырь со своим уставом, и у нас прослушивались телефонные разговоры. Пусть стоит "жучок". Но с этих пор, заходя в свой номер, я каждый раз громко говорил:
- Але, але! Как слышно? - И произносил какое-нибудь ругательное, но не очень грязное слово. Да еще повторял его по буквам.
Однажды в ресторане после завтрака журналисты попросили меня дать интервью. Игравший в зале рояль мешал записывать наш разговор на диктофон. Я предложил подняться в мой номер. И вот среди вопросов возникла тема об американских свободах: о невмешательстве государства в личную жизнь, о тайне переписки. У вас в Советском Союзе таких свобод нет.
Я не удержался и сказал:
- А между прочим два дня назад в моем номере был произведен обыск, все перевернули вверх дном. По этому поводу господин Джери Северн заявил протест администрации гостиницы.
- Не может быть! - возразили мне.
- А мой телефон прослушивается,- продолжал я.
- Это невозможно,- возразила Элен Гавришов.
- Я сам видел, как в мой телефон вставлялось подслушивающее устройство.- И рассказал, как это было.
Потом, когда журналисты ушли, Элен Гавришов сделала мне выговор.
- Надо снисходительно относиться к секретам чужой страны,- сказала она с раздражением, от чего в ее русском появился заметный акцент.
- Подслушивают-то мои секреты, а не секреты вашей страны.
- Так вы можете доиграться, вас больше никогда не пустят в Америку.
- А я к вам не напрашивался. Пригласили - приехал. До этого жил без вас, проживу как-нибудь и дальше.
Мисс Элен обижено поджала губы.
Старичок
Северн познакомил меня со стареньким, хорошо говорящим по-русски человеком.
- Это очень богатый человек, у него своя студия,- предупредил он меня.
Старичок пригласил меня с ним пообедать. За едой он расспрашивал меня, как финансируются наши фильмы, как составляются сметы на фильм, где я получил кинематографическое образование и во сколько оно мне обошлось, какое количество денег было вложено в наш фильм. Я честно отвечал на его вопросы.
Старик с интересом слушал меня и, когда я закончил свой рассказ, задумался и несколько раз повторил одну фразу:
- Вам хорошо... Вам хорошо.
- Не понимаю,- признался я.- Вы-то о чем вздыхаете? У вас своя студия.
- Да, но я в одно утро могу проснуться нищим...
- А вы положите в банк солидную сумму, и не проснетесь нищим.
Старик снисходительно усмехнулся:
- Гриша... вы разрешите вас так называть?
- Конечно. Ведь вы по возрасту годитесь мне в отцы.
- В деды,- уточнил он,- у меня внук вашего возраста.
- Тем более.
- Я бы хотел быть с вами вполне откровенным.
- Пожалуйста.
- А вы не обидитесь?
- Нет. Обещаю.
- Вы что же думаете, что мои деньги нужны мне, чтобы не умереть с голоду? У меня дело, полтысячи сотрудников. Я отвечаю не только за себя, но и за них. За моей спиной целая жизнь борьбы. Я не могу ее предать. Вы, русские, неглупые люди, но в некоторых вопросах, не обижайтесь, вы идиоты. Вы смотрите на богатых людей, как на тунеядцев, а я всю жизнь работал. И день, и ночь. Если бы я так не работал, меня бы победили конкуренты. Вы понятия не имеете, что значит конкурентная борьба. Она жестокая и бескомпромиссная. То, чему вы удивились,- минутная слабость. Я старик. Я устал. И потом...- Он помолчал и, улыбнувшись, признался: - Я скучаю по России.- Старческие глаза наполнились слезами.
Мне стало жалко старого человека.
Голливуд
Джери Северн повез нас из Сан-Франциско в Голливуд. Там в целях рекламы нам предстояло выступить на телевидении. До Лос-Анджелеса ехали в поезде. Когда вышли на привокзальную площадь, к Северну подошел какой-то человек и подал ему ключи и перчатки.
- Я заказал напрокат автомобиль,- объяснил он.
Мы без труда отыскали нашу машину, Джери надел лайковые перчатки и мы покатили в Голливуд. Киногородок показался мне маленьким и пустынным.
- Здесь люди, идущие пешком, вызывают подозрение,- сказал Северн.
Профсоюз
Прекрасное белое здание гостиницы выглядело немного архаичным. Нас поместили на втором этаже. Наши номера располагались рядом.
Все мы собрались у меня.
- Прежде всего, Жанна, нужно погладить ваше платье,- сказал Северн, снимая трубку телефона.
- Я могу погладить сама,- предложила Жанна,- у меня есть дорожный утюг.
- Деточка, вы в Америке, вы артистка. Вы не имеете права даже думать об этом,- наставлял Жанну Северн, продолжая набирать номер телефона.
Он уже несколько раз набирал этот номер, но ответа не получал. Сбрасывал вызов и снова звонил. Отсутствие ответа стало его раздражать.
- Черт знает что это такое!- выругался он.- Позвоню администратору.
Администратор ответил сразу, и Северн напустился на него с упреками. Я не понимал слов, но видел, что Северн был вне себя от возмущения. Администратор что-то ему отвечал, и Северн постепенно стал сбавлять голос. Наконец, он повесил трубку и чертыхнулся по-русски.
- И это Америка!.. У них там какое-то собрание профсоюза, а клиенты должны ждать...
Как советский человек я что-то сказал в защиту профсоюза.
- Вы не знаете, что такое наши профсоюзы! Это кошмар! - И стал рассказывать свою невеселую историю.- Несколько лет назад я возил русский балет, зарабатывал неплохо. Пока балерины были молодые, дело процветало. Но балерины старели, дела шли все хуже, я погорел... Но дело не в этом...
Приезжаю в... (он назвал какой-то город), ангажирую театр, начинаю репетиции. Появляются профсоюзные боссы. Представляются.
"Мы хотим с вами поговорить".
"Пожалуйста".
"Если вы хотите работать в нашем штате, вы должны дать работу шести нашим музыкантам".
"Но ведь они не репетировали, а я буду здесь несколько дней. За это время они не смогут войти в слаженный уже оркестр".
"Постановление профсоюза".
"Плевал я на ваш профсоюз!.. Мне не нужны ваши музыканты!"
"Хорошо,- отвечают они,- тогда ознакомьтесь с этим альбомом".
"Плевать я хотел на ваш альбом!"
"Напрасно. Это в ваших же интересах".
Открывают первую страницу и показывают мне фотографию. Там сфотографирован труп. Открывают другую - там тоже труп. Третья, четвертая, пятая фотография - все то же...