Неразбериха была страшная. Чиновники опровергали друг друга. На самом деле существует официальная, очень сложная процедура обмена, которую утверждают комиссия при президенте и российский парламент. Потом председатель этой комиссии говорил Измайлову, что никогда в жизни они не дали бы санкции на такой обмен.
Но в тот момент у меня не было никаких сомнений, что меня на самом деле обменивают и что эти солдаты действительно находились в плену у чеченцев.
Я решил, что меня забирает Атгериев. Я даже спросил у человека, возглавлявшего группу, которая меня привезла:
— Но ведь Атгериев гарантировал мое немедленное освобождение сразу после этого обмена. Могу ли я чисто формально пройти на ту сторону, а потом развернуться обратно?
Мужик только криво ухмыльнулся:
— Ну, попробуй.
Всех, кто видел по телевизору кадры «обмена», поразило, что человек в маске, будто бы из отряда Атгериева, грубо схватил меня за руку. В этом жесте не было ни малейшего дружелюбия, похоже скорее на типичный полицейский захват. Я, впрочем, тогда отнес это на счет специфики обстоятельств: эмоциональная встреча враждующих сторон. Был и другой неприятный момент, когда этот человек ни с того ни с сего закричал:
— Мы своих людей в беде не оставляем!
Эта фраза безупречно вписывалась в обвинительную логику в духе пресловутого заявления Росинформцентра.
Впрочем, существования сложного сценария, разработанного в Москве, я тогда еще не предполагал. Теперь понятно, что они всё могли бы сделать гораздо проще: раз уж получилось сыграть на моих чувствах и выудить из меня согласие на обмен, то можно было бы и дальше использовать тот же прием и организовать все публично. Зачем нужно было действовать по-крысиному — засовывать меня в отделение милиции, а потом фактически сорвать весь замысел постановки? Ведь на видеопленке ясно было видно, что я не испытываю ни малейшего желания участвовать в этом обмене. И человек, схвативший меня клещами за предплечье, всем бросился в глаза, и явно недружелюбные лица… Все это выглядело отвратительно. Спектакль без труда можно было разыграть гораздо элегантнее.
Я сел в машину. Там находились три человека: один с открытым лицом, двое — в масках. Меня поразило, что они не снимают масок. В моем представлении большой необходимости скрывать лица не было. Мне тоже натянули на лицо черную вязаную шапку.
Чеченцы сказали, что Атгериев дал указание меня освободить. Я попытался объяснить, что меня освобождать не надо, я уже выпущен под подписку о невыезде.
Веселый дурак, сидевший впереди, обернулся:
— Может, бабу хочешь?
Потом какой-то безумный чиновник говорил журналистам, что есть сведения о том, что Бабицкий живет в деревне с чеченской женщиной.
По дороге спектакль продолжался. Я спросил, не боятся ли они, что военный вертолет может расстрелять машину.
— Не боимся: у нас есть еще один заложник, которого мы освободим, как только довезем тебя до места. Пусть эти суки попробуют за нами увязаться.
Ехали мы около часа. Я был уверен, что скоро увижусь с Атгериевым, все станет понятно, я придумаю, как добраться до Ингушетии, и на этом моя эпопея закончится.
Ни с того ни с сего человек в маске, сидевший на переднем сиденье, спросил меня, знаю ли я что-то об Адаме Дениеве — лидере пророссийского движения «Адамалла».
— Говорят, он человек не совсем нормальный, — сказал я. — К тому же он сотрудничает с российскими властями.
Они, судя по всему, обиделись и стали убеждать меня, что Дениев — человек, заслуживающий уважения, и единственный в Чечне, кто указывает верный путь. Я не стал возражать: ссориться с ними было незачем. Меня этот разговор удивил, но тогда я не придал ему значения.
Мы приехали в какое-то село. Парень, сидевший впереди, сказал, что некоторое время мне нужно будет побыть в подвале. Они свяжутся с Атгериевым, идти к нему в горы придется через участок, где идут бои, и мне нужно два-три дня подождать.
Среди чеченцев я обычно чувствовал себя уверенно. У меня было множество знакомых. В Чечне многие слушают «Свободу», и моя фамилия, голос известны большинству чеченцев. Мне всегда очень просто было устанавливать с ними контакт. Тут же ситуация была совершенно непривычной. Мне сказали: кругом полно стукачей, есть опасность, что если кто-то сообщит российским военным, меня могут попытаться забрать из села. Не было угроз, но не было и сочувствия.