Пресс-секретарь президента Чечни Майрбек Вачагаев организовывал для журналистов групповые поездки в Грозный под охраной, которые окрестили «масхадов-турами».
Получить аккредитацию в пресс-центре федеральной группировки было очень сложно, особенно иностранцам. Фрилансы западных изданий выдавали себя за корреспондентов российских газет. Мне, например, пришлось аккредитоваться от московской газеты «Время» и несколько раз удалось съездить с российскими военными в занятые ими села. Иногда мы просто покупали водку, сигареты, продукты и договаривались с офицерами, которые разрешали нам пристроиться к уходящим в Чечню бронеколоннам.
Однажды таким образом мы попали на территорию российского артдивизиона, базировавшегося в девяти километрах от Грозного. Офицеры, приехавшие на «Урале» в Ингушетию за водкой, разрешили нам поехать с ними в Чечню.
Мы не предполагали, что дорога полностью разбита. Собственно, это была даже не дорога, а коллекция воронок разного диаметра и глубины. Один раз наша машина провалилась в воронку, поглотившую автомобиль целиком.
Военные предупредили нас, что если мы от них отстанем, нас непременно подстрелят. Они не шутили: это была мертвая территория, которую федералы еще полностью не контролировали. Потом кончилась даже эта дорога, и началось разбитое бронетехникой месиво из грязи. Когда я вернулся из этой поездки в Ингушетию, машину, покрытую слоем грязи сантиметров в десять, отказывались мыть на автомойках, и только одна чеченка, узнав, откуда мы вернулись, вздохнула:
— Родная земля… — и пошла к машине с тряпкой.
В тот день я впервые увидел, как разбивают Грозный, со стороны российских позиций. Как раз начался массированный обстрел чеченской столицы.
— Они там, в Грозном, смеются над нами, не хотят уходить, — сказал мне командир дивизиона. — Завтра посмотришь: будут меньше улыбаться.
Всю ночь по Грозному лупили «Грады», «Ураганы», дальнобойная артиллерия. Ощущение — чудовищное, особенно когда знаешь, что «Град» способен накрыть 16 гектаров на равнине. Кажется, что в городе после такого обстрела не должно остаться никого.
Рядом с этими пушками я испытал настоящую панику. Чувство такое, будто там, куда попадают снаряды, уничтожается все подчистую. В одно мгновение из сотен стволов с чудовищным свистом выходят реактивные снаряды: один, другой, третий, двадцать восьмой… В небе замирает красноватое мерцание.
— Как красиво! — говорят артиллеристы.
Через несколько секунд видны сполохи взрывов в городе.
Артиллеристы, с которыми я разговаривал, не видели ни одного чеченца.
— Да там в основном наркоманы, — говорил мне солдат про своих противников. — Дадут им там накуриться чего-нибудь или ширнуться, скажут: «Аллах с вами!» — ну, те и идут.
Солдаты сомневались, что война быстро закончится.
— Надо всю Чечню разбомбить, мирное население выгнать, и чтоб на каждые десять метров были солдаты. А еще лучше — атомную бомбу туда. Всех замочить, вот война бы и закончилась.
Меня обвиняли в том, что я работаю только на чеченской стороне. Это неправда: много раз бывал и на российских позициях. Другое дело, что работать с военными было намного сложнее. Как только мы съездили в Грозный в октябре 1999 года и передали репортажи о бомбардировке городского рынка и сотнях погибших, нас тут же лишили аккредитации.
Маше Эйсмонт, корреспонденту агентства «Рейтер», удалось пробиться к командующему российской группировки генералу Казанцеву. На каком-то банкете во Владикавказе он аккредитацию восстановил. Но когда мы съездили в Грозный еще раз, мы лишились аккредитации окончательно. Пришлось пойти на хитрость. Мой приятель сканировал бланк аккредитации, у нас получились точные копии, и всем желающим западным корреспондентам, которые не могли ездить в зону военных действий, мы выписывали разрешение прямо в холле гостиницы «Асса»: мы открыли собственный пресс-центр. Я помню, что Маша замечательно подделывала подпись замкомандующего федеральной группировки Баранова, отличить бумаги от настоящих было невозможно.
Из репортерского дневника
2 декабря, Серноводск
Бывший курорт не в состоянии обзавестись собственной администрацией: найти желающих работать на русских невозможно. Люди, чьи дома солдаты беззастенчиво грабят каждый день, полны слепой ненависти.
52-летний сварщик рассказывает, как военнослужащие проводили у него обыск:
— Зашли они ко мне все пьяные, с оружием. «Документы есть?». Я показал документы. «Дети твои?» — «Да, мои». Весь дом перевернули вверх дном. И начали стрелять. Всё расстреляли: люстры, двери, окна… Подходят и говорят: «Давай нам хлеба, давай барана, давай индюка». Что это за войска такие? Я раньше сам служил в Нижнем Тагиле в ракетных войсках, отец мой воевал. За что он воевал, зачем я служил? После того, что творит российская армия, я не хочу жить в России».