– Лучше я останусь здесь и попробую связаться с партизанами в городе, – говорит он. И добавляет: – Прости меня…
Я злюсь. Эгоизм молодости мешает мне понять, что человек в пятьдесят лет может быть больным и слабым.
На третий день работы в поезде, который подвозит нас от лагеря к мосту, разговариваю с одним парнем о побеге. Выслушав моё предложение, он вдруг начал кричать, угрожая, что расскажет немцам о моих планах. Сидящий рядом со мной молодой человек вынимает нож и приставляет его к горлу крикуна. Тот мгновенно замолкает и даёт слово, что никому ничего не скажет.
Наутро мы с моим новым приятелем обсуждаем план побега: во-первых, надо обязательно попасть в ту часть команды, которая работает на другом берегу Сейма, а во-вторых, мы должны постоянно держаться друг друга, чтобы сразу использовать любую возможность.
Утро четвёртого дня пребывания в лагере выдалось на редкость для нас удачное. Шел сильный дождь, был воскресный день, и на работу выходила только наша команда. Я прощаюсь с батькой, мы целуемся, на глазах у него слезы. Идем. Нервы напряжены. Удастся ли? На конечном пункте выпрыгиваем из вагона и мчимся к берегу, чтобы попасть на ту сторону. Благополучно переезжаем. Ответственный за работы немец заводит нас в уцелевший станционный дом, объясняет: двадцать человек сушат одежду, а другие двадцать работают. Через полчаса меняемся, а сейчас – быстро за дровами. Выходим, с нами ещё пять человек. Подмигиваю напарнику. И вдруг в ответ – отрицательное покачивание головой. Тихо спрашиваю, в чём дело. А он: «Я не пойду».
Ну и чёрт с тобой, пойду один!
Немцы вышли из станционного здания – это хуже. Собираю дрова, незаметно переползаю в канаву и бегу по ней. Сердце стучит, как молот. Ведь канава выходит прямо к зданию, и если часовой увидит, то обязательно подстрелит. Не увидел. То ли он глядел в другую сторону, то ли сильный дождь укрыл меня, но, пробежав метров сто по канаве и не получив пулю в спину, я мигом поднялся на железнодорожное полотно, пересёк его и без остановки добежал до леса. Промок насквозь, а на душе спокойно. Из меня рвётся привычный мотив: «В путь-дорожку дальнюю». Бояться погони нечего! Мой побег могут обнаружить только часов через восемь, а сейчас дождь смоет все следы, и собаки будут бессильны. Хочется есть. Обрываю остатки конопли и ем прямо с листьями. Иду лесом, полем, в деревни заходить боюсь. Но голод не тётка. Захожу – накормили, подсушил одежду. Дождь перестал, и я иду дальше. Снова зашёл в деревню. Накормили и дали хлеба на дорогу. Ночью, ворочаясь в копне соломы, я с тоской думал о том, как же тяжело в побегах одному, тем более – осенью.
День выдался солнечный, и утром я расположился в каком-то огороде, где обнаружил капусту и рыжие-прерыжие огурцы. Я так увлекся едой, что не заметил, как ко мне подошёл старик-сторож. Он улыбнулся и, ничего не сказав, вынул краюху хлеба и кусок сала. Я поблагодарил его, и, ни словом не обменявшись, мы расстались.
Пообедать мне удалось в полевой бригаде, что убирала картофель. Подошёл, поздоровался, объяснил, кто я. Меня пригласили поесть. Начали расспрашивать. Я стал рассказывать о разгроме немцев под Москвой, увлёкся. Женщина, пригласившая меня, вдруг шепчет: «Осторожнее, сволочи везде есть, заканчивай еду и уходи. Если приедут немецкие надсмотрщики, тебя могут выдать».
Иду дальше с таким расчётом, чтобы город Глухов остался левее. Ночью в лесу наломал веток березы, а костёр развести боюсь. Холод не даёт спать. Чтобы согреться, среди ночи пустился в пляс. Так и не уснул до самого утра. А при дневном свете увидел, что кругом в лесу всё покрыто инеем.
Захожу в деревню – накормили. Разговоров никаких. Опять зашагал на север. Погода солнечная, но осенняя. Выстирал в ручье портянки, развесил на кустах сушить. Откуда-то слышались выстрелы, наверно, партизаны близко. Как мне их найти? Теперь и в деревни заходить будет опасно, придётся несколько дней голодать.
Портянки подсохли, я надел сапоги и только хотел идти, как вдруг из-за кустов: «Стой! Партизан!» И в грудь мне упёрся ствол винтовки. Опять попал. Страха уже нет. Очевидно, привычка. Какой я партизан? Объясняю, кто я, куда я иду, прошу меня отпустить. Полицай уверяет, что сделать этого не может, хотя и верит мне. Он забрал у меня документы и приказал идти в полицию. Прошу его, чтобы он не водил меня туда, потому что меня передадут немцам, а те направят в лагерь, где зимой я подохну. Но он приказывает идти. Идёт за мной, подсказывая путь. Подходим к большому селу Ярославец. Там крестьяне убирали поздние яблоки. Они напихали их мне в мешок. Полицай успокаивает. «Не бойся, если ты не партизан, тебе ничего не будет. Наш начальник – бывший лейтенант РККА».