– Я лучше уйду к себе в спальню.., – Филипе боком обходил ее, норовя скрыться с глаз, долой.
– Ты что, боишься меня, цыпленочек?.. Тут в диалог вступили дети:
– Останься с нами, папочка!
Им вторила Джина, загородив Филипе дорогу.
– Мы могли бы поговорить, как раньше...
– Как раньше, – повысил голос Филипе, – как раньше уже не может быть, не забывайте.
– Но все ведь может вернуться, – нежно глядя на него и детей, ворковала Джина. – У богинь такое бывает...
– Хватит говорить глупости. Какая муха тебя укусила?
– Эта муха, цыпленочек, зовется любовью.
– Любовь? – брови Филипе удивленно поползли вверх. – Любовь, говоришь?
Ну, тогда это не муха, а африканская пчела. Слушай, Джина, не испытывай мое терпение. И снова, перебивая друг друга, вмешались дети, не понимая, всерьез идет разговор между родителями или они шутят.
– Поцелуйтесь, ну, поцелуйтесь же!.. Мама, папа!..
– Придется им уступить, – приближаясь к Филипе, протянула руку Джина.
Но Филипе пятился назад, глядя на нее как кролик на удава, лепеча невнятно:
– Я еще не сошел с ума! Не сошел!
– Целуйтесь же, целуйтесь! – кричали дети, превращая все это в игру, но видя, что родителя не внемлют им, льнули к Джине.
– Ничего не вышло, мама, – грустно говорила дочь.
– Не вышло, говорите? Ну, ничего, ведь мы на правильном пути...
Херардо принимал к сердцу все, происходящее в семье друга. Филипе рассказал ему о вчерашнем визите жены:
– Она была такая странная и все хотела во что бы то ни стало поцеловаться со мной... Сумасшедшая. Мало того, пришла в дом, зная, что я не хочу ее видеть... Надеется на прощение, но пусть на меня не рассчитывает.
Через несколько дней, придя в контору, Филипе обнаружил на столе очередной роскошный букет роз. Рядом стоял смеющийся Херардо и протягивал ему записочку. Филипе в сердцах развернул ее: "Ты настоящий мужчина, – вслух прочел он слова, выведенные скачущим почерком бывшей жены. – Я люблю тебя, мой Пиноккио, не будь таким жестоким, я не могу без тебя".
Херардо расхохотался.
– В этом нет ничего смешного! – обиделся неожиданно Филипе и, скомкав записку, сунул ее в карман. – Давай лучше займемся разводом Моники.
– Можно? – в дверях стояла улыбающаяся Моника в сопровождении Лало и Фико.
Они тщательно сформулировали обоснование, нашли точные подкрепления ситуации в законодательных актах. И вдруг под окнами офиса послышались звуки музыки. Они оторвались от бумаг. Чтобы в разгар рабочего дня на улице большого города пели... серенаду?.. Странно, в такое время...
Наверное, какой-нибудь сумасшедший. Или сумасшедшая, высказал предположение Филипе. Фико выглянул в окно: музыканты и какая-то женщина – за зеленью деревьев не рассмотреть.
– Постойте, – в голосе Фико было удивление. – Эта женщина... Джина.
Она, она поет серенаду для Филипе!..
И все музыканты подхватили:
И снова голос Джины усердно выводил:
Музыканты проникновенно, вторя солистке:
Моника и мужчины столпились у окна, пытаясь выглянуть вниз.
Марьячи и Джина пели, стоя под самыми окнами. Моника с друзьями поспешили вниз. Вслед за ними сорвался Херардо, и последним, нехотя, вышел Филипе. Друзья расступились, и он оказался стоящим лицом к лицу с Джиной.
Теперь она пела, обращаясь уже непосредственно к нему. Едва песня кончилась, Моника, Лало, Херардо и Фико захлопали в ладоши, закричали "Браво!". Джина раскланялась и подошла к Филипе:
– Тебе понравилась, петушок, моя серенада?
Филипе дернулся, лицо его скривилось, будто он проглотил что-то непотребное.
– Когда же ты оставишь меня, наконец, в покое? Со стороны это выглядит просто смешно!
– Ничего подобного! – захлопала в ладоши Моника. – Кто бы мог подумать, Джина, я и не подозревала, что ты обладаешь музыкальными способностями. Это просто чудо!
– Твоя последняя открытка – прелесть! – поддержал Монику Херардо.
– Как видите, у меня разносторонний талант, – рассмеялась Джина. – И пою, и стихи могу сочинить, а меня все равно не любят...