– Знаешь, я думаю, что у Хустино не выдержало сердце, потому что он слишком сильно любил меня, – сказала она Ракель.
– Он вас просто боготворил. Давайте я поухаживаю за вами. Что вы хотите на ужин? – Ракель хотела поддержать свекровь.
– У меня горе, но я еще не инвалид. Я найму трех служанок, чтобы у каждого из нас было по одной, и пусть ухаживают. Теперь я могу себе это позволить.
Мануэль по-своему истолковал слова матери:
– Я уже устал вам повторять, чтобы вы наняли прислугу. Но вы же упрямы, как не знаю кто.
В дверь позвонили.
– Я открою, – сказала Долорес и лукаво улыбнулась. – Должно быть, это один из моих ухажеров.
Но за дверью стоял Данило. Встретившись лицом к лицу с Долорес, он с ненавистью посмотрел на нее:
– Я знаю, что вы сделали с моим отцом. Вы обвели его вокруг пальца.
– Хустино не хотел оставлять ни сентаво ни тебе, ни твоим братьям.
Услышав, что разговор идет на повышенных тонах, в прихожую вышел Мануэль:
– Вы сию же секунду уберетесь отсюда!
– Что? Ну да, вы же с ней заодно! Вам ведь тоже перепало кое-что из денег отца.
– Каких еще денег? Ничего не понимаю, – растерялся Мануэль.
– Не притворяйтесь невинной овечкой! – возмутился Данило. – Речь идет о деньгах, которые украла ваша мать.
– Давайте разберемся, – вмешалась Долорес. – Я ничего не украла. Хустино перевел деньги на мое имя.
– Вам эти деньги не достанутся, сеньора. Эти деньги по праву принадлежат мне и моим братьям, – возмущенно кричал Данило.
– По какому такому праву? Деньги – на мое имя. И я скорее сожгу их, чем дам вам.
– Мы еще увидимся, – пригрозил Данило. – Потому что я этого так не оставлю! Я вас всех предупреждаю!
– Посмотрим. Во всяком случае вы больше никогда не переступите порог этого дома, – ответил ему Мануэль и, закрыв дверь, обернулся к матери. – Похоже, что твой тайный брак с Хустино не был твоим единственным секретом, мама.
– Хустино так хотел.
– А ты не вздумай сказать опять, что ты об этом ничего не знала, – сказал Мануэль, обращаясь к жене.
– Нет, я… давно об этом знала.
– А ты не вздумай сказать, чтобы я отдала им деньги. Я, знаешь ли, еще не сошла с ума, – сказала Долорес.
– Мама, но это может быть опасно. Данило не из тех, кто легко отступает. А вдруг он задумал что-то против тебя? Да и зачем тебе столько денег?
– Счастье не в деньгах, а в их количестве. Счастье для всех нас, – произнесла Долорес совершенно серьезно, без тени улыбки.
– Я никогда даже не упоминала ни о каком интернате, Моника, – оправдывалась Даниэла.
– Папа сказал это из-за тебя! Раньше он говорил, что ни за что на свете не расстанется со мной.
– Так и будет. Дай мне возможность доказать тебе мою искренность. Пойми, для меня не существует разницы между тобой и моим ребенком. Мне бы очень хотелось быть матерью и для тебя. И чтобы ты звала меня мамой.
– Никогда! Я никогда этого не сделаю.
– Моника, посмотри мне в глаза. Ты думаешь, что я тебя обманываю? Поцелуй меня, и я тебе обещаю, что все будет забыто.
Моника обняла Даниэлу:
– С тех пор как умерла моя мамочка, в моей жизни нет ничего хорошего. Мне так грустно.
– Я хочу пригласить завтра на обед Маргариту и Летисию, – сказала Даниэла.
– Я поссорилась с Маргаритой, потому что она защищала тебя.
– Если она согласится прийти, вы помиритесь. Маргарита очень хорошая девочка и любит тебя.
– А зачем ты приглашаешь Летисию? Она же тебе не нравится. И ты ей тоже.
– Но она твоя подруга, – объяснила Даниэла.
Вечером за ужином Моника спросила у отца:
– Ты ведь не отправишь меня в интернат?
– Нет, обещаю тебе, – ответил Хуан Антонио.
– Ты должна помочь нам вырастить твоего братика, – подняла глаза от тарелки Даниэла.
– Папа, но ты не будешь его любить больше, чем меня?
– Нет, дорогая, я вас двоих буду любить одинаково.
– Нет, папочка, меня ты должен любить больше. Летисия говорит…
– Опять Летисия? – рассердился Хуан Антонио. – Мне уже надоело слышать о Летисии!
– Прошу тебя, дорогой, успокойся, – попросила Даниэла.
– А ты не вмешивайся. Ты неправильно воспитываешь мою дочь, – вдруг выпалил Хуан Антонио.
– Не кричи на меня! Я, может быть, плохая мать, но я не глухая, – у Даниэлы от обиды задрожали губы. Она встала из-за стола и выбежала из столовой.
Хуан Антонио бросил салфетку на стол и вышел вслед за женой. Поднявшись в спальню, он увидел рыдающую Даниэлу. Сердце его сжалось:
– Я был груб, признаю. Я слишком взвинчен из-за этой сцены в больнице. И потом, у меня уже в печенках сидит эта Летисия! Дорогая, я не хочу, чтобы ты плакала и тем более из-за меня.
– Все это не дает тебе право отыгрываться на мне. Но ты, наверно, прав: я не умею обращаться с Моникой.
– Ты простишь меня?
– Я уже все забыла, – сказала Даниэла и вытерла слезы.
– Дора опять будет работать у Даниэлы, – сказала Джина, подкрашивая губы.
– Да? С чего бы это?
– Похоже, она беременна.
– И Даниэла ее простила?
– Разумеется, – сказала Джина, влезая в узкую юбку. – Ну, все беременеют, кроме меня. Я тоже хочу. Хочу, чтобы меня тошнило, хочу падать в обморок, хочу, чтобы среди ночи, на рассвете мне смертельно захотелось бы съесть чего-нибудь особенного. Ты смейся, смейся надо мной! Я уже вижу тебя, меняющим пеленки нашему малышу.
– Ну уж нет! Этого ты от меня не дождешься. Что я с ума сошел, что ли? Для чего тогда вы, женщины? Я не против равенства полов, но существуют же чисто женская и чисто мужская работы.
– О, дорогой, со мной тебе придется поменять свой образ мыслей.
– Нет, я хотел сказать, что я не отказываюсь, но одно из двух: либо я меняю пеленки, либо я работаю.
– А я, значит, должна делать и то, и другое?
– Знаешь, когда у нас будут дети, тебе придется оставить работу.
– И не подумаю, – Джина взяла со столика сумку. – Ну, пойдем, а то мы опоздаем к Даниэле и Хуану Антонио.
Даниэла и Хуан Антонио принимали гостей. Друзья обменивались новостями, шутили, и только Рамон чувствовал себя не в своей тарелке в этом доме. Хуан Антонио встретил его весьма прохладно. Воспользовавшись тем, что гости постоянно переходили из одной комнаты в другую, Рамон уединился в библиотеке. В гостиной в центре внимания была Джина. Благодаря своему веселому нраву, она умела расположить к себе людей.
– Как бы мне хотелось оказаться сейчас где-нибудь в Акапулько, на пляже и в бикини.
– Ты уже довольно загорела на теплоходе, – заметил Фелипе.
– Рамон очень любить загорать, – сказала Сония. – Мы иногда загораем в саду.
– Как здорово, что у тебя дом с садом, где можно загорать. Я серьезно подумываю купить дом в Куернаваке. С огромным садом, – заявила Долорес.
– Не разбрасывайтесь так деньгами, Долорес. Если вы купите все, о чем «подумываете», деньги быстро испарятся, – усмехнулся Хуан Антонио.
Долорес закусила губу. Хуан Антонио правильно подметил. Став обладательницей огромного состояния, Долорес начала строить планы, куда бы эти деньги потратить, и очень часто начинала свои заявления с фразы: «Я серьезно подумываю» или «Мы с Ракель серьезно подумываем», а дальше она давала волю своей фантазии. За последние двадцать четыре часа она «серьезно подумывала» купить массу вещей, начиная от самолета, чтобы в конце недели можно было слетать на нем на пляж в Акапулько, и кончая яхтой.
Кроме того, она «серьезно подумывала» нанять шофера для своего мотоцикла, и не какого-нибудь, а обязательно в униформе. Единственное, что ее смущало, что тогда ей придется сидеть на мотоцикле за ним, крепко обхватив его за талию.
– Было бы забавно составить список всего того, что Долорес собирается купить на деньги, которые ей оставил Хустино, – сказал Хуан Антонио, подходя к Мануэлю. – Скажи, а как себя чувствует человек, проснувшийся однажды утром миллионером?