Достаю из кармана телефон. И замираю, разом растеряв всю браваду. Там уже, вместо Егеря, на меня хмуро смотрит… Мася.
Красивая, с красными щеками, распаренная после ванной. За ее спиной ходит полуголый татуированный громила, Кот, второй мой бывший… ой, да хер с ним, настоящий… друг. И еще один мужик Маси. Мимолетно вспоминается скандалище по этому поводу в российских сми. «Разврат! Непотребство!» И подробное смакование личной жизни всех участников необычного для наших широт и менталитета союза.
Хорошо, все же, что они уехали.
В Канаде к этому проще относятся…
Кот таскает на руках голенького годовалого пацана, щекочет его по пузу.
А я неожиданно пьяно залипаю на этой картине. Мася открывает рот, что-то говорит, а я не могу отвести взгляда от своего приятеля с ребенком на руках.
Это мог бы быть я. И ребенок мог бы быть мой.
Маленький, толстенький. Нетвердо еще держащийся на пухлых ножках и предпочитающий везде передвигаться ползком. Вкусно пахнущий.
Это не Кот и не Егерь, а я мог бы его купать, таскать на руках, напяливать малюсенькую хоккейную форму, заказывать хоккейную клюшку… И в еле заметном пока животе Маси мог бы быть мой ребенок. Второй. Девочка, возможно. Похожая на Масю. С ее огромными глазами, тонкими чертами лица, темными волосами. Такая же улыбчивая и смешливая…
Понимание, что все, абсолютно все, сука, в моей жизни могло бы быть, если бы не был самоуверенным дураком, бьет в очередной раз настолько больно, что не могу дышать. Реально задыхаюсь от происходящего.
Смотрю на свою Масю, что-то строго выговаривающую мне, и думаю, настолько тупым я был мудаком. И почему так поздно, непростительно поздно понял, что на самом деле, она не подруга мне, не боевой товарищ… А совсем другое. Совсем…
— Борюсь! Ты меня слушаешь вообще? — возвращает к реальности голос Маси.
— Ты красивая такая, — отвечаю невпопад и тут же прикусываю губу. Не надо опять…
— Конь, — тут же рявкает голос Егеря, — не зарывайся!
Понятно, хоть и вне зоны видимости, но бдит. Они оба, и Егерь, он же Матвей Егерский, он же «Железный человек», тафгай, «Человек-гора» и много других определений, которыми его награждает регулярно канадская пресса, и Кот, он же Ярослав Котов, «Снайпер», «Золотая клюшка» и прочее, прочее, прочее, когда дело касается их женщины, становятся совершенно неуправляемыми ревнивыми придурками. Невыносимыми и подозрительными к любому мужику, появляющемуся на орбите Маси. Не так давно приревновали к массажисту Сашки. Напугали парня до усрачки. Спасло его только то, что геем оказался…
Меня они терпят.
Вынуждены.
Прекрасно знают о моем отношении к их женщине, злятся, ревнуют, бесятся. Но сделать ничего не могут.
В свое время я им нехило помог, хотя, естественно, сделал это не столько для них, сколько для моей Маси.
И вот теперь…
Теперь я у них что-то вроде домашнего питомца. И не нравится, и проблем доставляет много… И никуда не денешь, мы в ответе за тех, кого приручили… Приходится терпеть…
— Тебе идет беременность, — продолжаю я, игнорируя недовольное рычание Егеря, — сказали, кто будет?
— Да, — она светло улыбается, и сердце у меня останавливается от этой улыбки. А еще — от того, как она руку на живот кладет, — мальчик…
— Поздравляю…
— Спасибо, Борь, — серьёзно кивает она и продолжает, — уходи оттуда, пожалуйста. Я переживаю за тебя. Я… Мне будет очень тревожно, если ты… там задержишься…
Вот никого не послушал бы. Любого бы нахер послал. А ее — не могу. Она беременная. Ей нельзя волноваться.
— Хорошо, Мась, — киваю серьезно, — сейчас допью и пойду.
— Спасибо, Борюсь, — улыбается она снова, и у меня перед глазами все плывет.
Отключаюсь, пытаясь проморгаться, не получается…
Черт, похоже, надрался все же…
Затем в голове становится совсем тяжко. Словно в кисель ее опускаю.
И наступает темнота.
В себя прихожу от яркого солнечного света, прицельно бьющего прямо в глаза, и это больно.
Во рту — погано настолько, насколько может быть, если переберешь мерзкого пойла на голодный желудок.
И что-то сильно беспокоит. Кроме тошноты, головной боли и рези в глазах. Эти-то ощущения вполне знакомы, они нихера не беспокоят…
Нет. Что-то еще…
Кто-то меня касается острожно. Трогает. За лицо…
Черт, да чего такое-то?
Кошка, что ли, трется?
Приоткрываю один глаз, голову тут же простреливает дичайшей болью, от которой чуть опять в обморок не грохаюсь.
Но тихий умоляющий голос:
— Не спи, ну пожалуйста… Не спи… — заставляет все же удержаться на поверхности.
С трудом сглатываю горький сухой комок в горле, от которого чуть было не начинает выворачивать проглоченной накануне дрянью.