Мы с Хаямой молча смотрели, как они пробегают мимо нас.
А потом Хаяма посмотрел на удаляющиеся спины и заговорил.
— Да… Ты и правда невероятен.
— Значит, правильный ответ – научный класс?
— Не в том дело. Просто у тебя и в самом деле искажённая натура, — помотал головой Хаяма.
Раз он чётко дал понять, что предложенный мной вариант неверен, выходит, верен второй. «Значит, гуманитарный», хотел было сказать я, но негромкий и сдержанный голос Хаямы меня опередил.
— Я тебя ненавижу.
— Н-ну да…
Хаяма даже не взглянул на меня, и я просто не знал, что ответить. Я и в самом деле не самый приятный человек, но вот так, прямо в лоб, мне об этом ещё не говорили.
По-прежнему глядя только вперёд и совсем не интересуясь моей реакцией, он заговорил снова.
— Я не могу смириться с ощущением, что я хуже тебя. Вот почему я хотел, чтобы мы были на равных. Вот почему я хотел поднять тебя. Тогда, быть может, я сумел бы принять поражение.
— …Ясно.
В этом плане я не слишком от него отличаюсь. Я возвеличивал Хаяму, чтобы поддержать ложь. Ложь, что Хаято Хаяма, без сомнения, очень хороший человек.
Он посмотрел на меня так, словно на сей раз я сумел до него достучаться. И улыбнулся более бодро и вызывающе, чем когда бы то ни было.
— Вот почему я не последую твоему совету.
— Понятно.
Я кивнул. Хаяма ответил тем же.
Скорее всего, по большому счёту выбор того или иного класса был для Хаямы неважен. Не было для него особой разницы между вариантами.
Вот почему сказанного мне было достаточно. Теперь я мог дать ответ Миуре. Хотя не скажу, что оттого проблема исчезнет с концами. Но это уже не моё дело.
— Пора бы двигаться, — сказал Хаяма, снова переходя на бег.
Идиот, я же больше не могу, подумал я, кое-как устремляясь за Хаямой.
Мне надо было ещё кое о чём его спросить.
Я с усилием заставил ноги заработать быстрее. К счастью, за время передышки дыхание успело успокоиться. Сердце заколотилось, и я глубоко вздохнул, успокаивая его.
— …Ты выбрал гуманитарный курс из-за семейных обстоятельств? Ну, в смысле отношений?
— Семейных? Разве я тебе о них что-нибудь говорил?
Скорость, с которой мы бежали, для Хаямы больше смахивала на бег трусцой, так что и темп, и голос его оставались ровными.
— Да нет, просто слышал тут кое-что…
Выступивший ранее пот теперь холодил моё тело, а от пронизывающего ветра с моря оно мёрзло ещё сильнее. От этого холода, дискомфорта и странного молчания меня пробирала дрожь.
Хаяма задумчиво посмотрел на меня, словно победа в марафоне его уже не интересовала. И неожиданно сменил тему.
— Тебя слухи не беспокоят?
— А? Да нет, в общем-то… Просто, ну, понимаешь, это… Вроде бы.
Хаяма расхохотался. Даже затрясся всем телом, не прекращая бежать.
— …И чего тут смешного? — Поинтересовался я.
— Ничего, извини, — вытер проступившие от смеха слёзы Хаяма. — Не переживай. Я позабочусь, чтобы они прекратились.
— Ну, если так, тогда спасибо. А то мне не нравится, как в клубе сейчас неуютно.
Сзади послышалось приближающееся дыхание ещё одного марафонца. Я оглянулся, потом посмотрел вперёд. Обогнавшие нас убежали уже довольно далеко.
Мои ноги уже с трудом слушались меня, словно к ним привязали пудовые гири.
— Кажется, они уже далеко… Вряд ли будет просто их догнать. Извини, что помешал тебе победить, — пробормотал я.
— …Нет, я выиграю, — покачал головой Хаяма. Махнул руками, словно потягиваясь, и усмехнулся. — Это же я, в конце концов.
Он явно намеревался победить, оправдать ожидания и до самого конца оставаться всё тем же Хаято Хаямой.
Хаяма прибавил темп, оторвался от меня, с трудом переступающего ногами, на несколько шагов и обернулся.
— Кроме того, я не хочу тебе проигрывать.
Он убегал всё дальше и дальше, оставляя меня позади.
У меня просто не было сил, чтобы угнаться за ним. Хаяма дал ответ, которого я не мог дать, мечтал о том, во что я не верил, и убегал всё дальше и дальше.
Блин, он что, такой крутой, что ли?
Только не говорите мне, что он тоже терпеть не может проигрывать… От такого дурацкого ощущения у меня заплелись ноги.
Я не успел отреагировать и рухнул на землю. Перекатился на спину и остался лежать, глядя в небо.
Белые облачка моего дыхания закрывали его глубокую голубизну.
Марафон потихоньку продолжался, а я по-прежнему в прострации лежал на земле.
Тоцука пытался помочь мне, но мне не хотелось его обременять, он и так много для меня сделал. И я велел ему бежать дальше. Потом кое-как поднялся и потрусил к финишу.