Утопая в дальнем дорогом…"
— Достаточно, — она останавливает меня, а во взгляде читается неподдельное удивление. — Почему Есенин?
— Могу Блока или Маяковского, хотите? — наслаждаюсь ее растерянностью, она такая милая, когда хлопает глазками от удивления.
Да, Александровна, я умею удивлять.
— Впредь, постарайтесь не мешать мне вести урок.
Я улыбаюсь. Фактически у нас нет уроков, у нас в лицее пары. И я как идиот последний лыбу давлю, понимая, что у меня есть еще чертова прорва времени, чтобы, не отрываясь смотреть на Александровну.
— Фига се ты загнул, реально можешь Маяковского? — у Белого глаза на выкате.
Ну есть у меня свои заскоки, чего уж. Порой, тянет на лирику.
— Сомневаешься? — усмехаюсь.
Он пожимает плечами, но ничего не отвечает. Оставшееся время я только и делаю, что наблюдаю за Александровной. Отмечаю про себя детали. У нее длинная, тонкая шея, на которой, с правой стороны, красуется маленькая родинка, едва заметная под воротником плотно застегнутой блузки. Александровна невысокая, может метр шестьдесят пять – шестьдесят семь. Ножки тоненькие, стройные. Вообще она вся такая миниатюрная и кажется пушинкой.
И как я так попал?
Она ведь совсем не моего поля ягода, а я ее хочу. Себе. Вот увидел и захотел. Как в сопливой мелодраме. И чего мне со всем этим делать?
Это будет самый сложный год.
Глава 3
Егор
Александровна воодушевленно рассказывает о литературе двадцатого века, проблемах общества, влиянии тех или иных событий на творчество поэтов и писателей целой эпохи. Ее вопросы задевают исторические события, так или иначе повлиявшие на творчество и жизнь людей в целом. Мы говорим в главной степени о таких событиях как: три революции, японско-русская война, первая мировая и гражданская войны.
Нужно отдать должное Александровне. Она совсем не тушуется, говорит четко и ясно, ее неуверенность и нервозность растворяются в воздухе, как только она начинает рассуждать о литературе.
Глаза горят, личико преображается. А она ведь действительно кайфует от того, что делает. И пока она говорит, я даже успеваю что-то записывать. Я вообще не гуманитарий, как и все присутствующие, физмат как-никак, но Александровну хочется слушать. И не только мне, даже Белый завис и внимательно ловит каждое сказанное Александровной слов. Впитывает и точно также, как и я, что-то записывает.
Все-таки есть что-то в Ксении Александровне, какая-то аура, что ли. Я вообще не особо в эту чепуху верю, аура-шмаура, но от этой малышки таким теплом веет и жизненной энергией, что хочешь не хочешь — поверишь.
И чего уж, если даже Белый в процесс включился, а он еще меньший гуманитарий чем я. Языки, правда, хорошо знает. На английском как на родном шпряхает и на немецком неплохо говорит. А вот с русским у него труба. Парадокс.
Пара заканчивается как-то слишком быстро. Мне мало, чертовски мало. Мало Александровны. Кажется, русский и литература отныне официально мои любимые предметы. А еще, кажется, я теперь всем сердцем ненавижу этот раздражающий звонок, доносящийся из коридора.
— Че застыл, хорош залипать, пошли, — Белый трясет меня за плечо. Я встаю, молча собираю вещи, бросаю их в рюкзак. Ага. Рюкзак и костюм — то еще сочетание.
— Иди, я щас, — бросаю другу, даже на него не глядя. Я на Александровну смотрю. Она не обращает на меня внимания, в этот самый момент смотрит в телефон и улыбается, так нежно, так открыто и как-то по-детски, а у меня кровь в венах закипает.
Кому она улыбается?
Зачем? Почему?
Ответов у меня нет, а желание вырвать из ее рук телефон — есть.
Кому может улыбаться молоденькая училка, пялясь в экран не слишком нового телефона? А если она замужем?
Я этого просто не переживу. Бросаю осторожный взгляд на ее правую руку, вернее на один единственный интересующий меня палец. Кольца нет. Надеюсь, что и мужа нет.
А если есть?
Да, клык, умом ты тронулся хорошо, обстоятельно так двинулся. Впервые Александровну видишь, а поплыл и чуть ли не планы на будущее строишь.
— Да ты че, пошли, блин, она ж училка, поржали и хватит, — Белый явно не понимает, что мне вот вообще насрать, что Александровна училка, мне вообще на все насрать, потому то я вижу цель, а препятствий не вижу.
Как ему объяснить? Да со мной еще ни разу ничего такого не было. Я и сам не понимаю до конца, почему до сих пор нахожусь в кабинете русского языка и литературы, тратя бесценные минуты перемены, вместо того чтобы бесцельно болтаться в коридоре, и, возможно, заскочить в буфет, чтобы чего-нибудь пожевать. Не завтракал же.