Пройдёт совсем немного времени и они станут называть себя The Who. Барабанщика, конечно же, звали Кит Мун.
Они кончили и присоединились к нашей компании. Пит Таунзенд, с самого начала держался несколько в стороне, но все остальные были очень дружелюбно настроены. Кит всегда был неудержим, как большой щенок, который не может совладать со своим телом. Он был очень обаятелен и я сразу в него влюбилась, скорее из–за его гиперподвижности и маниакальной страсти к розыгрышам.
Мы с Энджи стали постоянными посетителями Сцены. После окончания работы в Золотом Яйце неслись и проводили там оставшиеся до закрытия пару часов, и когда уже все расходились, мы с Китом бродили по Сохо, болтая и шутя. В те дни не было ночных кафе, а клубы к утру все уже были закрыты, поэтому нам ничего не оставалось как завалиться к кому–нибудь на квартиру. The Who заключили контракт с Китом Ламбертом, тем самым, который постарается в будущем основать Track Records. У него была квартира на Айвор–Курт на самом верху Глостер–Плейс. Однажды ночью, как всегда болтая, мы забрели туда после их выступления в Сцене. Проходя мимо вывески «Гараж Муна», он стал уверять меня, что гараж принадлежит их семье. Я была для его розыгрышей лёгкой добычей, доверчивой, искренней и желающей верить во всё, что бы он ни сочинил.
Отшельники Германа были тогда очень популярны, но стали центром насмешек всех серьёзных музыкантов Лондона. Если они заходили в клуб, Кита было не остановить, он подскакивал к несчастному Питеру Нуну, прыгал вокруг него, как марионетка, и пел пискляво–шепелявым голоском «Сегодня, пожалуй, я молока не буду», в то время как мы все давились от смеха, стараясь быть незамеченными. Мне никогда не удержаться было от смеха, даже если я не одобряла его шуток.
Отшельники снимали квартиру также на Айвори–Курт и Кита было не удержать от соблазна поддразнить их при каждом удобном случае. Однажды, когда они проезжали под окном Кита, он бросил им из окна пенни и монета, упав на крышу автомобиля, оставила огромную вмятину.
Мы с Китом пробовали залезать вместе в постель, но он оказался слишком сумасшедшим, чтобы стать просто любовником, с ним гораздо интересней было полетать или устроить очередной розыгрыш. Его увлечение безмозглыми птице–грудыми куколками освободило нас от любовных попыток и оставило нам дружбу и совместное времяпрепровождение. Я испытала на себе, что секс, как таковой, очень напрягает дружбу. Меня не устраивали такие отношения, которые бы ограничивали мои желания и стремления встречаться с кем захочу. Мне жалко было тратить время на ревность и длинные обсуждения моих поступков. Уж от чего я старалась себя обезопасить, так это от замужества и семейной жизни. Многих, кого я знала, кто погрузился в музыкальный бизнес придерживались такого же мнения — очень немногие стремились завязать прочные отношения, которые неминуемо сразу отражались на их музыке или на их карьере. Они получали некое преимущество по сравнению с нами, но нас с Энджи такое не привлекало.
Клуб Сцена ввёл меня в рок–обстановку Лондона, причём подняв меня на самую высоту. Мы с Энджи всегда были со «звёздами», как если бы были их гонораром. Мы одевались как хотели, мы ходили куда хотели, не задумываясь о последствиях или проблемах, возникающих на каждом шагу — нас все знали уже в лицо и вышибалы, и официанты. Следующие пять–шесть лет клубы, такие как Сцена, стали для нас вторым домом, местом, где мы ели, пили и общались, с нас никто не спрашивал денег, которых у нас редко хватало бы даже на выпивку, не говоря о том, чтобы заплатить за вход или еду. Нам всегда отводили лучший столик, даже если приходилось пересаживать людей, пришедших раньше. Для нас это было совершенно естественно и мы с друзьями переходили из одного места в другое. Мы с Энджи даже не представляли насколько влиятельны были музыканты, с которыми мы сошлись. Не подозревая, мы влились в самую элиту, которая на несколько следующих лет определила музыкальный стиль эпохи и поднялась на вершины богатства и всемирной славы.
Мы познакомились с Джорджи Феймом в Сцене, он пригласил нас в Whisky A Go Go на Водер–Стрит, напротив входа в Чайнатаун, он выступал там. Так мы приобрели второе логовище. Не прошло и пары месяцев, как и другие клубы стали утолять наш всё увеличивающийся аппетит до рок–музыки. Speakeasy позже всех стал для нас родной обителью. Там за столиком у дверей всегда сидел один молодой парнишка и наблюдал за звёздами, как они заходят и выходят. Мы его запомнили, потому что у него были невероятно длинные чёрные волосы. Мы часто подсмеивались над ним, потому что он был как будто гикнутый, ни с кем не разговаривал и никто о нём ничего не знал, пока не прошли годы и мы не узнали, что звали его Фредди Меркюри.