Когда мы работали вместе, я старалась дать ему почувствовать, что я скорее его коллега, чем учитель, чтобы он не ощущал свою зависимость от меня. Его уверенность в себе возрастала день ото дня, он стал более внимателен к своей внешности, и в его манерах стало меньше истеричности.
Вскоре я увидела, что он мало знает из истории, экономики и теории социализма, что его ум совершенно не тренирован. Его отец был анархистом и в 70-х годах входил в Первый интернационал как ученик Бакунина. Позднее он стал социалистом. Бенито Муссолини вырос среди радикального окружения в самой революционной провинции Италии – Романье. Не быть в Романье социалистом либо анархистом означало бы для него плыть против течения. Для того чтобы быть в той провинции не рабочим, а кем-то еще, но не радикалом, вероятно, требовалось мужество. Радикализм и антиклерикализм Муссолини были только отголосками его раннего окружения и отражением собственного мятежного эгоизма, нежели результатом понимания и убежденности. Его ненависть к угнетению не была той безликой ненавистью к системе, которую разделяли все революционеры. Она возникла из его личного чувства униженности и неудовлетворенности, из его страсти к самоутверждению и из решимости взять личный реванш.
Я стала понимать эти вещи. Постепенно, конечно.
Так как наше сотрудничество при переводе брошюры Каутского усилило его уверенность в себе, подняв на миг от положения бродяги до статуса «писателя», он стал более криклив и напорист во время дискуссий, которые каждый вечер проходили в клубе итальянских социалистов. И хотя он не прочел ни одной страницы из Маркса, за исключением «Коммунистического манифеста», он не колеблясь энергично спорил как с рабочими-социалистами, так и с настоящими интеллектуалами, среди которых некоторые изучали Маркса много лет. Он не верил в политическое просвещение масс и выражал свое презрение к такому «градуализму» в громких и горячих речах.
– Он бланкист, а не социалист, – заметил однажды один рабочий, и в той степени, в которой у Муссолини была хоть какая-то концепция социальной программы, это было, без сомнения, верно. Он любил поговорить о философии, но его политические взгляды всегда были отражением той последней книги, которую ему случайно удалось прочитать. Писателями, которые больше всего привлекали его, были Ницше, Шопенгауэр, Штирнер – люди, которые прославляли волю, мыслящую личность и деяния отдельного человека, нежели масс. Он неизбежно должен был заразиться теориями французского радикала Бланки, который понимал революцию как бурный государственный переворот и захват власти небольшой группой революционеров-заговорщиков. И именно в революционном авантюризме Бланки, нежели в революционном коллективизме Маркса следует искать ключ к последующей карьере Муссолини.
Если я в то время более терпеливо относилась к его напыщенному индивидуализму и его претензиям на философию, чем другие итальянские революционеры, особенно более практичные рабочие, то это было, вероятно, потому, что я понимала то, чего не понимали они: его эгоизм, восхваление силы и физической храбрости были компенсацией его собственной слабости, его жажды личного признания и авторитета. Как только он оправится умом и телом, говорила я себе, как только он по-настоящему почувствует себя равным, а не стоящим на более низкой ступени по отношению к другим людям, как только его язвительность ослабнет благодаря человеческому пониманию и сочувствию, его самоуверенность, его детское стремление к власти и сумятица в голове пройдут. В конце концов, он ведь был очень молод; учеба, опыт работы в дисциплинированных, организованных рабочих движениях могли бы помочь ему стать успешным агитатором за социализм, истинным революционером, а не возбужденным демагогом.
Если Муссолини когда-либо и был искренен с кем-либо, то, полагаю, этим кем-то была я. Он очень много рассказывал о себе, о своем горьком детстве (хотя, когда он рассказывал о нем, мне оно показалось гораздо менее суровым, чем у большинства итальянских рабочих), о страданиях и лишениях, которые ему пришлось вынести с тех пор, как он бежал из Италии, спасаясь от военной службы. Он искал, по его словам, работу помощника каменщика во всех больших городах, но из-за сочетания физического нездоровья и полицейских преследований его усилия не увенчались успехом. Несмотря на случайные заработки в роли помощника мясника, грузчика, посыльного и на помощь, получаемую им от товарищей, которым жилось немногим лучше его, он узнал, что такое сильный голод на протяжении нескольких дней. Он был вынужден просить подаяние у ненавистных ему буржуа, и несколько раз его арестовывали за бродяжничество. В прошлом году в Берне он участвовал в забастовке каменщиков и был изгнан из этого кантона как «анархист».