(С 1918 года Мария Спиридонова была заключена в русскую тюрьму из-за своей оппозиции по отношению к большевикам, и ее имя редко упоминалось в мировой прессе. Но об этом другой рассказ.)
Этот митинг не был исключением. Сотни подобных прошли по всей Италии. Ни в какой другой стране сочувствие жертвам царизма не было так широко распространено. После 1905 года, когда Максим Горький, уже один из самых известных писателей в мире, был делегирован на сбор средств для жертв русского царизма в Соединенные Штаты Америки, все собранное им составило одну треть от той суммы, которую я собрала среди итальянских рабочих и крестьян. А они жили в условиях, которые показались бы невыносимыми большинству американских рабочих. Миссия Горького была отмечена сенсационными событиями. Его отказались принять в нью-йоркской гостинице, где он попытался зарегистрироваться вместе с русской актрисой Андреевой, с которой он жил какое-то время, и американские консерваторы начали разжигать против него ужасную скандальную кампанию. Отношения, принимаемые в Европе как само собой разумеющееся, слишком напрягли сознание американских буржуа. Даже Марк Твен присоединился к хору их голосов, на который ответили радикалы и интеллигенция, сплотившиеся в защиту Горького.
Гласность, которую обрел этот инцидент, сделал Горького добычей газетных репортеров в Европе, но, когда он возвратился в Италию, ему удалось ускользнуть от корреспондентов. Некоторые обманувшиеся в своих ожиданиях корреспонденты обратились ко мне за помощью. Однажды утром в Лугано ко мне пришел представитель одной из самых крупных ежедневных итальянских газет. Он изучал мою бедно обставленную комнату, как будто ожидал найти знаменитого писателя, спрятавшегося под моей кроватью. Я не могла убедить его, что ничего не знаю о местонахождении Горького. На следующий день в этой газете появилась бредовая статья, из которой складывалось впечатление, что я прячу Горького на «секретной вилле». На протяжении нескольких недель после нее меня преследовали журналисты. Позднее, когда я приехала к Горькому на Капри, где он купил прекрасную виллу, мы от всего сердца посмеялись над моими приключениями с журналистами. Позже Горький превратил эту виллу в школу для революционеров, в которой некоторое время преподавал Ленин.
В Венеции я должна была прочитать две лекции для слушателей народного университета. Одна – о революционной России, другая – о взаимной зависимости рабочего движения в России и рабочих движений в других странах. Первая лекция имела большой успех преимущественно у аудитории, принадлежащей к среднему классу. В те дни было модно осуждать царскую тиранию почти теми же словами, которыми теперь осуждают Гитлера. Люди, которые не пошевелили бы и пальцем, чтобы помочь рабочим в своих собственных странах, и которые сопротивлялись малейшим реформам, воображали, что их сердца болят за несчастных мужиков, находящихся за тысячи миль от них.
На следующий день, когда я заговорила об условиях жизни в Италии, атмосфера в зале тут же стала холодной и враждебной. В тот вечер был организован банкет, на котором я должна была присутствовать как почетная гостья, но теперь многие из тех, кто принял приглашение, обнаружили – к крайнему отчаянию декана университета, – что у них есть и другие приглашения.
У этого декана, кстати, была дочь, которая была известна своей близкой дружбой с Муссолини, а также как его официальный биограф. Она была замужем за состоятельным юристом по фамилии Сарфатти. Она не хвасталась своими отношениями с Муссолини, пока последний был бедно одетым «фанатиком революции». Однако после прихода к власти дуче мадам Сарфатти стала ссылаться на них при каждом удобном случае, а ее богатый муж не обижался на сплетни, их окружающие.
В дофашистской Италии муж мадам Сарфатти был объектом бесчисленных карикатур и анекдотов в радикальной прессе. Как член городского совета Милана, он проголосовал за то, чтобы ввести налог на мясо, привезенное в город из окрестных провинций, где цены были ниже. Однажды, когда он вошел в здание городского совета, его остановили официальные лица, которые осмотрели его портфель и обнаружили несколько фунтов говядины среди его юридических бумаг. После этого наши газеты стали называть его «Достопочтенное мясо».
Среди социалистов, которые были приглашены посетить банкет в Венеции, был Илия Мусатти со своей женой. Мусатти был единственным сыном очень богатой еврейской семьи в Венеции. Он стал социалистом, будучи студентом юридического факультета Римского университета, и женился на нееврейке. Это вызвало разрыв отношений между ним и его родителями, и он отказался от своих прав наследника. Мусатти были самыми верными супругами, которых я когда-либо знала, и оба они посвятили свою жизнь рабочему движению. Хоть Мусатти и был блестящим юристом, зарабатывал немного, так как большую часть своего времени он занимался политической деятельностью и тем, что защищал тех, у кого не было денег, чтобы платить гонорары. Мои взгляды на тактику рабочего движения совпадали с взглядами Мусатти, и позднее я помогала ему в избирательных кампаниях, которые завершились его избранием в парламент. Из-за своей непримиримости он стал одним из тех, о ком злословили в Италии больше всего. Однажды, когда я прогуливалась с его женой в Венеции, в нас плюнул молодой студент, который, очевидно, был распален статьями в прессе.