Я (вероятно) недоволен и в то же время горжусь всем мной написанным; должно быть, я отмечен печатью высокомерия. Сам я этого, правда, не чувствую. Это проявляется «бихевиористически», то есть в моем поведении: я уничтожаю все свои рукописи, все неудавшиеся попытки, не поддаваясь на уговоры передать этот колоссальный материал куда-нибудь на хранение. Это я тоже могу пояснить наглядным примером. Пирамиды оставались одним из чудес света до тех пор, пока не удалось объяснить, как они были построены. Длинные наклонные плоскости, по которым толпы рабов катили на деревянных валиках массивные каменные блоки, были затем убраны, и теперь пирамиды высятся над плоской песчаной пустыней таинственно и одиноко. Так и я, должно быть, хочу разобрать и уничтожить свои наклонные плоскости, помосты и прочие строительные орудия, оставив лишь то, чего мне не приходится стыдиться. Не знаю, изложил ли я здесь чистую правду, во всяком случае, я попытался сделать это в меру своих возможностей.
Берлин, февраль 1983 г.
1 В свое время Мишель Бюто предложил, чтобы большая группа писателей-фантастов, объединившись, создала вымышленный мир, его историю, включая историю природной эволюции, увенчанную возникновением разумных существ, его культуру, философские учения и т. д., так как подобный замысел невозможно осуществить в одиночку (именно этим Бюто объяснял плачевный уровень существующей научной фантастики). Тогда я не принял эту идею всерьез. Тем не менее много лет спустя я, хотя и в одиночку, попытался осуществить ее в наиболее существенной ее части. Впрочем, и у Борхеса в рассказе «Тлён, Укбар, Orbis Tertius» можно прочесть о тайном обществе, которое создает вымышленный мир во всех его подробностях, с тем чтобы преобразовать в него наш собственный мир.
2 Этот перечень своих дискурсивных сочинений я хочу дополнить замечанием автобиографического плана. Говоря коротко, я разочарованный усовершенствователь мира. Мои первые романы были наивными утопиями, так как мне хотелось видеть будущее таким умиротворенным, каким оно изображено в этих романах (и они плохи уже потому, что напрасные и наивные ожидания глупы). Моя монография о фантастике и футурологии была следствием разочарования в беллетристической, а также в выдающей себя за научную литературе, ибо и та и другая направляли внимание читателя не туда, куда действительно движется мир. Моя «Философия случайности» — это неудавшаяся попытка сформулировать основанную на эмпирических методах теорию литературы; впрочем, в одном отношении она оказалась удачной: благодаря ей я уяснил себе, от какого множества обстоятельств зависят оценка и переоценка литературного произведения. Однако моя «Сумма технологии» свидетельствует о том, что я, правда, разочаровавшийся, но все же не отчаявшийся окончательно усовершенствователь мира. Ибо я не оцениваю человечество как «совершенно безнадежный и неизлечимый случай».
ЭДЕМ[18]
Глава первая
В расчеты вкралась ошибка. Они не прошли над атмосферой, а ударились о нее. Корабль врывался в воздух с грохотом, от которого у них лопались барабанные перепонки. Распластанные каждый на своем ложе, они чувствовали, как сжались до предела амортизаторы; передние экраны полыхнули ярким пламенем и погасли, — подушка раскаленных газов расплавила наружные объективы, торможение началось слишком поздно и было недостаточно интенсивным. Рубку наполнил чад от жженой резины. Под прессом перегрузки люди слепли и глохли. Близился конец, но даже об этом никто не мог думать: не хватало сил, чтобы расширить грудную клетку, глотнуть воздуха, — это делали за них все еще работающие кислородные пульсаторы, которые вталкивали воздух в людей, как в лопающиеся баллоны.