Что я мог ответить? Я застрял в «Английской школе Букит-Замруд», и когда директор, выждав, нанес удар, я не мог торговаться и принял нищенское жалованье. Математика и физика, двести пятьдесят долларов в месяц за вычетом питания.
Чабб, сидя рядом со мной, внимательно посмотрел на свои сухие ладони.
– С «Верным попугаем» было покончено – разве что изредка. По ночам я зубрил математику на завтра.
Почти три месяца, до конца муссона, Чабб продержался в доме с ядами. Дважды его тревожили известия о Маккоркле и девочке, но оба раза нить обрывалась, и вскоре он отчаялся. Но Мулаха не сдавался: он дал слово, и на карту была поставлена его честь.
– Он заставил меня собрать чертову посылку нестандартного размера, хотя рикши ничего больше не сообщали. Вот так я должен буду убить Маккоркла – или нет, лучше вот эдак. Каждый раз он пробовал очередной яд на какой-нибудь дворняге или курах и заставлял меня смотреть, как животные издыхают. Мне тяжело было видеть их страдания. Несколько раз Мулаха травился сам, по ночам его сводило судорогами или рвало. И не понять, ошибся он или нарочно. Трижды, когда надо было ехать с крикетной командой в Куалу-Кангсар – он принимался блевать в шесть утра, и мне приходилось ехать вместо него. Директор, Дэвид Грэйнджер из Баллана, брал меня в плен, сажал рядом и не давал читать – я был обязан слушать его дурацкую болтовню. Излюбленная тема – «характер малайцев».
Намажет весь свой дурацкий нос цинковым кремом, мем, точно чертов обгорелый страус. О Малайе он понятия не имел, но страшно боялся амока. И в этот раз все болтал, пока автобус не затормозил посреди дороги. Тут он перепугался: террористы!
– Ничего особенного, – успокаивал я. – У кого-то машина сломалась.
Но Грэйнджер уже вышел в проход и уткнулся ярко-белым носом в плечо водителю.
Поперек дороги стоял большой серебристый автомобиль, а вокруг – толпа малайцев в разноцветных одеждах.
– Ничего, дружище? Ничего? Это же оранг-кайя-кайя\
– Оранг-кайя-кайя, – поспешил объяснить мне Чабб, – хоть и не царской крови, но почти так же важен. Этот титул означает богатство. Грэйнджер принялся орать на водителя. Шофера звали Ки Гуат Инг, но Грейнджер называл его А Ки, будто пса:
– А Ки, открыть дверь!
И выпрыгнул из автобуса на дорогу, точно стервятник, обнаруживший аппетитную дохлятину.
Толпа раздвинулась, словно лепестки гигантского мака, и в самом центре Чабб увидел высокого светлокожего человека с седыми волосами и белыми усами, которые отнюдь не скрывали его надменность. Клетчатая куртка переливалась множеством варварских цветов, свободные белые штаны из шелка были многократно обмотаны у талии алым кушаком. С этим нарядом изумительно сочетались небесно-голубые матерчатые туфли.
Перед этой блистательной фигурой Грэйнджер – сам цвета овчины – разве что на колени не пал. Кайя-кайя удостоил его нескольких слов, а потом отвернулся к своей свите. Директор постоял в недоумении: упорствовать или удалиться? Наконец, поклонившись спине кайя-кайя, он вернулся в автобус. Чабб со вздохом отложил книгу.
– Я предложил подвезти его, – сказал директор, – и знаете, что он мне ответил? «У меня есть свой механист». Ха-ха! Неплохо, а? «Механист». Вы подумайте, сколько у него денег. Разъезжает с собственным «механистом». Вон он, полюбуйтесь.
Автобус медленно пробивался сквозь толпу, и когда он объезжал машину, из-под «остина-ширлайна» неторопливо вылезла крупная, сутулая фигура, и белое лицо, моргая, повернулось к Чаббу.
– Господи! – вскрикнул Грэйнджер. – Проклятый англичанин!
Это был Боб Маккоркл. При виде него Чабб позабыл и о крикетной команде, и о Дэвиде Грэйнджере. Он вскочил с места и кинулся к водителю.
– Останови автобус! – потребовал он.
– Ты сидеть, – ответил Ки Гуат Инг. – Мы уже поздно.
– Гостан, пожалуйста. – То есть: сдай назад.
Грейнджер сжал его плечо.
– Полно, старина, что за паника? Садитесь!
Чабб не любил насилия, но автобус набирал скорость, и никто не собирался гостан по его просьбе. Он оттолкнул директора в тот момент, когда Ки Гуат Инг поддал газу, и Грэйнджер, повинуясь физическому закону из программы первого класса (М = m*x*v) попятился через весь проход, высоко задрав руки с гримасой тревоги на веснушчатом лице.
– Простите! – воскликнул Чабб.
Ему показалось, директор так и пойдет вприпляску до заднего сиденья, но тот вдруг тяжело приземлился на копчик.
– Останови автобус! – заорал Чабб.
– Держите его, мальчики! – завопил директор. – Держите мерзавца!
Оба приказа были исполнены. Автобус замер, а четырнадцать волооких принцев, пропахших мылом и чесноком, набросились на своего учителя математики. Они били его по голове, царапали ему лицо и руки, толкались костлявыми коленками и локтями. Чабб не мог в ответ ударить мальчишку, а потому его схватили и подтащили к директору.
– Вставайте!
Чабб помнил одно: ему нужно выбраться из автобуса.
– На место! – скомандовал Дэвид Грэйнджер.
– Мне нужно выйти.
– Сядьте, сэр!
И тут – великолепная уловка, которой он гордился многие годы спустя – Чабб согнулся и начал рыгать.
– Откройте дверь! – возопил директор.
Одним прыжком Чабб выскочил из автобуса и кинулся бежать по пыльной Ипо-роуд. И наплевать ему было на исписанную стихами тетрадь, три рубашки, две пары брюк и томик Малларме, остававшиеся в коттедже Мулахи.
Они успели отъехать всего на милю, от силы две от «остина-ширлайна», однако дорога, размытая дождями, вела в гору, и Чабб вскоре перешел с галопа на хромую рысь, а когда добрался туда, где еще недавно лежал под машиной Маккоркл, нашел там лишь черное масляное пятно в грязи. Другой бы человек пожалел о своей опрометчивости, но Чабб прикинул: вся толпа в «остин» поместиться не могла, а поскольку на дороге никого не видать, значит, где-то неподалеку деревня. Рядом протекала большая река, и он предположил, что резиденция кайя-кайя стоит на берегу. Разумеется, не было гарантий, что там он застанет и Боба Маккоркла, однако вряд ли «механиста», измазанного в машинном масле, усадили в роскошный автомобиль.
Он нашел тропу, поначалу довольно ровную, но вскоре в ней появились глубокие рытвины, залитые водой и грязью, – что неудивительно, поскольку дорогу для собственного удобства протоптали слоны.
С утра Чабб отправился в путь в белой крикетной форме. Шесть часов спустя, к вечеру, он вышел из джунглей, весь в красной глине и зудящих укусах. И все же, сам удивляясь своей радости, оглядывал широкую, спокойную реку, различая издали на берегах, под навесом листвы, дома, сады и рисовые поля. Это было красиво – и алая полоса неба вдали, за последней грядой живописных гор, придавала зрелищу еще большее очарование. В низине виднелись свайные постройки, крытые пальмовыми листьями, а в стороне красовался ярко-желтый дворец с высокими крутыми крышами и перекрестными штрихами балок – эдакий пряничный домик. В тени возле резиденции стоял «остин-ширлайн».
Я закрыла блокнот, и мой странный гость поглядел на меня с недоумением.
– Это еще не конец, – предупредил он. – Еще многое нужно рассказать.
– Мистер Чабб, вы говорили весь день и добрых полночи. Мне нужно передохнуть.
– Разумеется, – кивнул он. – Я вернусь в полдень.
Не дожидаясь его ухода, я скрылась в ванной и попыталась отмыть чернильные пятна со сведенных от напряжения пальцев.
39
И много лет спустя девочка помнила тот день, когда Чабб явился во дворец. Сначала кайя-кайя увидел бер-ханту, столб красного огня в вечернем небе, но тогда он не слег и дождался еще одного дурного знамения: в распахнутую дверь влетела огромная птица. Одно из самых ярких ее воспоминаний: увидев птицу, седовласый кайя-кайя ничком упал на огромную кровать из тика, а его домашние рассеялись, словно перепуганные цыплята.