Джинсы? Не смешите меня, а то расплачусь. Тогда юбка. Грациозно переступив через кучу вываленной одежды, перехожу к юбкам. Твидовая? В самый раз, пожалуй — классически деревенский стиль. Надеваю. Гибрид мисс Марпл с придурковатой престарелой молочницей. Единственная замена ботинкам — полусапожки, в которых я выгляжу преданной поборницей садо-мазо.
— Твою мать! — кричу я. — Твою мать, твою мать!
Сгребаю весь ворох, сваливаю в чемодан, подбрасываю туда же пару вечерних нарядов (у Джулиана принято переодеваться к столу), пригоршню колготок и стопку практичного белья.
— В Сомерсет еду, в конце концов, а не на дефиле в Милан.
— А ты ругалась! — радуется Чарли. — Я тоже умею ругаться. И про собачью маму, и по-всякому.
Знаю, что самое время прочесть нотацию, но меня разбирает любопытство:
— А как умеешь? Шепни на ушко.
— Ладно, — с важным видом кивает Чарли. — Только совсем-совсем тихо, а то Джек услышит. Ему нельзя ругаться, он еще маленький.
— Тебе тоже рановато, дорогой. — Как только Джек уходит за своим плюшевым любимцем, медвежонком Кексом, я присаживаюсь на корточки и подставляю ухо старшему сыну. — Давай, выкладывай, и сразу забудем все плохие слова, договорились?
— Задница! — с восторгом шепчет Чарли. — Жопа! — Он косится на меня. — Говно. Говни-ще. Говняный!
— Чарли! — Я в шоке. — Это ужасно. Где ты такого набрался?
Чарли пожимает плечами:
— В школе, конечно. Только я их все равно не говорю. Мам, а зачем нужны плохие слова?
— Их иногда говорят взрослые, дорогой, когда очень, очень сильно сердятся.
— А я иногда говорю — дундук, — заговорщически хихикает Чарли. — Когда этот противный Мило ко мне пристает.
— Дундук — это можно. — На секунду прижав сына к себе, я вдыхаю теплый детский аромат. — Кажется, мы забыли взять книжки. Ну-ка, сбегай наверх, выбери, что будем читать у Джулиана.
— Теперь у нас с тобой есть секрет, правда, мам? — Вскидывая ноги, как заправский каратист, Чарли скачет к двери.
— Правда, дорогой, — подтверждаю я уже из ванной.
Еще одна чисто деревенская проблема: природа не терпит макияжа. Прогуливаясь по проселочной дороге с ярко накрашенными губами, вы будете чувствовать себя идиоткой, да и выглядеть не лучше. А мне, как я уже говорила, естественный облик противопоказан, если только эта естественность не творение рук визажиста. Вытряхнув в объемную косметичку содержимое парфюмерного шкафчика, назло судьбе сую еще два тюбика помады, тени и тональный крем. Клоунский вид на выходные обеспечен, ну и черт с ним. Выбор невелик: либо изображать из себя мужика в юбке, либо размалеванную шлюху. Ни тот ни другой вариант меня не прельщает, но второй как-то ближе.
Особо приятным наше путешествие не назовешь. Поезда — штука ненадежная, запросто превращаются в аттракцион ужасов. Особенно тяжело приходится пассажирке с двумя детьми, которые так и норовят ускользнуть от родительского ока и прилипнуть к очередному странному субъекту. Мои дети обожают носиться взад-вперед по вагону, совершенно игнорируя симпатичных старушек и их смирных внуков. Джек и Чарли питают слабость к беседам с бритоголовыми громилами, футбольными фанатами и личностями, мягко говоря, в подпитии. Их идеал — фанат «Миллуолла», пьяный в стельку и с лысым черепом, но и к рядовым оборванцам они тоже вполне благосклонны.
Помимо мальчишек в дороге меня сопровождают тяжеленный чемодан, корзина с книжками и плюшевыми тварями, увесистый пакет с сандвичами и пачка газет (ну-ну). Через два с лишним часа я выбираюсь из вагона помятой, обтрепанной и вымотанной; вся в крошках и с пятном от сока на рукаве.
Джулиан ждет нас на платформе. Мальчишки замечают его первыми.
— Джулиан! — кричит Чарли. — Привет, Джулиан! Мы любим тебя! Мышку нарисовали тебе! Правда, Джек?
Джек смущенно кивает, протягивая Джулиану руку.
— А я уже в команде, Джулиан! — Чарли носится кругами. — В футбольной! Я прямо как супермен!
— Я люблю мышей и Дэвида Бэкхема, — шепчет Джек. — Ты тоже?
Радость так и распирает его, но глаза поднять он стесняется. Джулиан малыша не слышит, и вместо приветствия я говорю:
— Джек сказал, что любит Дэвида Бэкхема. И мышат.
— Правда? — радуется Джулиан, ероша Джеку волосы. — Молодец. А почему?
— Потому… — Джек от усердия морщит нос. — Потому что люблю. Бэкхем быстло бегает.
— Это он может, — смеется Джулиан. — Привет, Клара. — Он целует меня. — Как доехали?
— Отлично. Испачкались, правда… — я демонстрирую пятно на рукаве, — а в остальном все отлично.
— Ну и хорошо, — отзывается Джулиан. — Чистюлей тебя никто не назвал бы. Помню, что в тарелке было, то и на тебе.
Я не знаю, как реагировать. «Синдром Дауна — это пожизненный приговор, Джулиан». Так, что ли? Впрочем, ответа Джулиан не ждет; да и мне неплохо бы попридержать язык — он ведь не со зла, а по простоте душевной.
— Ну что, ребята? — Джулиан кивает в сторону своей машины. — Поехали?
Особняк великолепен: по-георгиански основателен, весь увит глицинией. Аллея от ворот к крыльцу тянется непристойно долго. Мальчишки оглушительными воплями приветствуют всех встречных овец и коров, а Джулиан ведет со мной учтивую беседу, как благонравный племянник с поднадоевшей незамужней тетушкой: «Прекрасная погода, не правда ли? Всходы нынче хороши. Взгляни, какой фазан».
Гостей будет полон дом, рассказывает Джулиан. Мы уже здесь, Эви и Фло приедут после обеда, так же как и Дигби с Магдаленой, родители Френсиса. Мисс Джонсон, соседка Джулиана, обещалась быть к обеду. Этер, сестра Дигби, приедет с детьми завтра.
Под неистовый собачий лай мы выбираемся из «лэнд-ровера» и шагаем к крыльцу, где нас ждет радушная хозяйка. Анна, третья жена моего отчима, принимает нас в джинсах и пушистом свитере, умудряясь выглядеть непринужденно по-деревенски и чертовски женственно. Как ей это удается? Я немедленно скисаю, проникаясь ненавистью к каждому миллиметру своего никуда не годного наряда.
— С приездом. — Анна целует всех по очереди. — Обед через полчаса. Ваша обычная комната готова. С вещами помочь?
— Благодарю, мы справимся. Идем, ребята. Чарли, дорогой, захвати корзинку.
— Мы хотим с Джулианом, — тянет Джек. — У него цыплята.
Я оглядываюсь на Джулиана, тот весело кивает.
— Покажу им курятник. Перед обедом по рюмочке — не возражаешь? Тогда спускайся в малую гостиную. Минут через пятнадцать, идет?
— Ладно, — говорю я. — Спасибо тебе. А вы, — я строго смотрю на мальчишек, — ведите себя прилично.
— Ладно! — кричат они и со всех ног несутся к курятнику.
Мы всегда останавливаемся в Вишневой комнате, где царит пурпурное великолепие: на окнах тяжелые густо-вишневые шторы, на кровати вишневое покрывало, обивка диванов и кресел тоже цвета спелой вишни. Места в комнате более чем достаточно даже с разложенными для детей раскладушками. Обойдемся без раскладушек. Роберта нет, а ребята будут счастливы поваляться на поистине королевском, с пологом, ложе. Меня вдруг разбирает злость… или горькая досада, если как следует прислушаться к чувствам, но я не желаю прислушиваться. Не здесь. И не сейчас.
Первым делом умываюсь и чищу зубы: от поездов и самолетов у меня почему-то всегда кисло во рту. Сажусь на кровать. Наверное, надо переодеться. Нет, не стану. Целую вечность разглядываю вазу с колокольчиками на прикроватной тумбочке. Смотрю на часы: до назначенной в малой гостиной встречи целых десять минут. Господи, ну почему бы мне не чувствовать себя здесь хоть немного свободнее? Вздыхаю. Подпрыгиваю на кровати, проверяя пружины на прочность. Снова смотрю на часы: еще восемь минут. Ладно. Вряд ли мир рухнет, если я заявлюсь немножко раньше.
Уж сколько лет навещаю Джулиана, а где кто живет, до сих пор не разобралась. Медленно спускаясь по лестнице, отмечаю тишину и привычность ароматов: в особняке всегда пахнет воском для мебели и цветами. Справа доносится приглушенный шум — там кухня; я сворачиваю налево, в коридор, ведущий к малой гостиной.