Звонок Тамсин врывается в мой внутренний монолог, когда я почти принимаю решение пожертвовать приемом ради здоровья детей.
— Тамсин, я вшивая мать. Буквально. Ха, ха. Классная шутка, хотя в данный момент мне должно быть не до шуток. Тамсин, у моих мальчишек вши.
— О, ради всего святого, Клара. У всех детей бывают вши. Причем постоянно, сколько их ни выводи, уж поверь учителю. Ты не виновата. И никто не виноват.
— Но у них они уже несколько недель. Он ведь жаловался, что голова чешется. Я вылила на него полбутылки какой-то гадости и успокоилась.
— Ну теперь ты в курсе. Масло чайного дерева — убойная штука. Собственно, я звоню по поводу вечеринки…
— Пошли! Заскочишь ко мне, поможешь собраться. Отвлечешься… Тебе ведь нужно отвлечься, Тэм?
— Хочешь спросить, не вою ли я целыми днями в подушку? Чего нет, того нет. Но от вечеринки не откажусь.
— Как настроение? Счастлива, что приняла решение окончательно и бесповоротно?
— Да. Кажется. Страшно, правда. И как-то… нереально. Вроде я та же, а во мне уже ребенок растет.
— Ага, звучит как фраза из «Чужого».
— Эмбрионы — те же паразиты, Клара.
— Только без лекций по биологии, Тэм. Они не паразиты, а хорошенькие крохотные детеныши. На работе уже знают?
— Пока нет. Сначала мне нужно решить, как быть с деньгами и прочим. Надеюсь, хоть четверть ставки дадут. — Тамсин вздыхает. — Ладно, это дело будущего. Спасибо за приглашение, принимаю. Твоему Сэму Данфи, между прочим, все газеты дифирамбы поют. Шикарный парень, судя по всему.
— На вкус и цвет, — отзываюсь я сердито и тяну на манер вдовствующей герцогини: — По мне, так пренеприятнейшая личность. В толк не возьму, почему ему вздумалось приглашать меня на прием для избранных.
— Ого? — удивленно вскрикивает Тамсин. — Выходит, антипатия далеко не взаимная.
— Не знаю, Тэм. (Я не знаю, не знаю, не знаю.) Жду тебя в шесть, договорились? В приглашении сказано «вечерние туалеты», так что подбери приличное платье. И парик не забудь.
— Увидимся! — хохочет Тамсин. — По крайней мере, бумажные платки не понадобятся, и без них грудь на нос лезет.
19
— А ты похудела, — с укором объявляет Тамсин еще в дверях. — Почему не сказала?
— Самую малость, и говорить не о чем. Телеграммой тебя извещать прикажешь?
— Все равно заметно, — обиженно говорит Тэм. — Особенно на лице.
— Через неделю свое наберу, не переживай. К тому же я все равно кажусь беременной. И срок побольше, чем у тебя.
— Это точно. — Тэм, повеселев, шагает через порог. — Ладно, что надеваем?
— Представь, я купила… кое-что. Господи, в дверь звонят. Наверное, Фло; она у меня второй день в няньках. Общество завсегдатаев ресторанов Ноттинг-Хилла в трауре.
И впрямь Фло. Сегодня сестрица облачена в нечто пурпурно-интимное (с виду ночная рубашка, но мы же благопристойные люди), отделанное кружевами цвета апельсина, в башмаки из телячьей кожи на платформе высотой с полфута и гигантскую накидку из меха… обезьяны.
— Кто самая преданная сестра всех времен и народов? — риторически вопрошает Фло и целует меня в щеку. — Да, я образец добродетели. Кстати, Эви не в курсе, что это значит.
— Как она? С крестин ничего о ней не слышала.
Фло вздыхает. Еще раз. Кладет ключи от машины в миниатюрный детский кошелечек. Каждый ее ноготок подмигивает мне анютиным глазком — по дороге Фло заехала к маникюрше.
— Эви в депрессии… по моей вине.
— Не может быть. Почему?
— Вчера она спросила, что такое «апартеид». Я ответила, а она выпала в осадок. (Я киваю сочувственно. Такое уже случалось несколько лет назад, когда я объяснила Эви значение слова «Холокост».) А помнишь, — отбросив тоску, смеется Фло, — в детстве тебе подарили пластинку «Отпустите Нельсона Манделу», а Эви — ей тогда лет двенадцать было — уговаривала тебя пожаловаться на магазин, потому что никакой манделы в конверте не оказалось?
Фло хохочет во все горло, и я не отстаю. Ну и повеселились же мы тогда. Обиженная за меня на весь белый свет, Эви упорно пыталась вытрясти из конверта манделу и приговаривала: «Неужели кто-то свистнул? Что хоть это за мандела такая?»
— Святая наивность, храни ее бог. Завтра же позвоню. — Я утираю слезы. Если детей своих забросила, так хоть сестру поддержу. — А тебе спасибо, Фло. Мальчишки наверху. Я их выкупала и вымыла головы шампунем от вшей…
— Гадость, — кривится Фло.
— Да уж. У Джека всего ничего было, зато у Чарли… кишмя. Смывать нельзя до утра, так что ты уж проследи, чтобы мальчишки не стаскивали полотенца с подушек.
— Господи, только Кейт не говори, — шепчет Фло. — Как разойдется — не остановишь. И трущобы припомнит, и туберкулез, и проказу. Ладно, пойду наверх, поиграю с ними. — Фло сбрасывает обезьянью накидку. — Хочешь, потом помогу с макияжем? Я тут одну классную книжку прочитала…
— Учту. — Предложение лестное, но полагаться на почерпнутые Фло из «классных» книжек знания опасно.
— Фу-ты ну-ты! — Фло топает платформами вверх по лестнице.
В гостиной меня встречает оценивающий взгляд Тамсин:
— Хорошо выглядишь.
— Не перехвали. Выпить хочешь? А я в ванную. Тебе, кстати, ванна тоже не помешает.
— Вместе залезем? — улыбается Тэм. — Думаешь, поместимся?
— Вряд ли. Отправляйся в детскую ванную. Где разноцветные пузырьки и пластмассовые утята.
— А-а… Джин есть?
Мы торжественно сдвигаем бокалы и расходимся по ванным.
Если не считать проблем с клеем для ресниц — в уголке левого глаза так и осталась белая крапинка, — с макияжем я справилась мастерски. Выгляжу… как раньше. Заорать, что ли, от радости?
Уточню, чтобы не разочаровывать вас. Превращение «гадкой жирной гусеницы в прелестную бабочку» я обожаю не меньше других, однако будем смотреть на вещи здраво. Я не усохла до восьмого размера; осталась, увы, шестнадцатого (или большого четырнадцатого, если верить этикетке на платье). Ноги у меня растут из прежнего места, а не из коренных зубов; локоны не падают роскошными волнами, хотя, конечно, жить в эру муссов для быстрой завивки — большое счастье. И все же я выгляжу вполне сносно, слегка жирновато, но сносно. При тусклом освещении меня, пожалуй, можно принять за раздобревшую и беременную Софи Лорен. В общем, я себе нравлюсь — зеленое платье, зеленые глаза, черные волосы, черные, противоестественно длинные ресницы и временно безупречная кожа, шелковистость которой подчеркивает крем-пудра от профессионала-косметолога.
Я ввинчиваюсь в спальню (иной способ в моем платье исключен), чтобы надеть чудные туфли с чудными лентами. Хм… Надеть? Скорее натянуть. Втиснуться. Впихнуться. Жмут туфли зверски, но выглядят очаровательно, а красота — если верить Кейт — требует жертв. (Помнится, в ее исполнении это звучало элегантнее: «Il faut souffrir pouretre belle».[16]) До сих пор я как-то не принимала во внимание, что с каблуками вымахаю за метр восемьдесят, но теперь уж ничего не поделаешь. Все лучше, чем метр с кепкой, хоть и неловко нагибаться, целуя собственного мужа.
Бог с ним, с ростом. Важнее то, что на таких каблуках я невольно подбираю живот и задираю подбородок; иными словами, моя осанка приближается к королевской стати Кейт. Стою перед зеркалом, любуюсь собой как бы со стороны. Нет, разумеется, я понимаю, чье это шикарное отражение, но… Не выношу, когда люди прибедняются, представляя себя уродами и при этом прекрасно зная, что выглядят на миллион.
— Черт! — кричит Тамсин. — Выглядишь фантастически.