Со всей любовью, Ингрид».
По каким-то причинам, непонятным ей и по сей день, Ингрид не отправила письма ни Джозефу Брину, ни отцу Донсюру. (Обнаружив их 2 мая 1951 года, она скрепила листки, положила в папку и дописала: «Двумя годами позже. Я была как затравленная собака. Хорошо, что эти письма не были отосланы, ведь сейчас я совершенно по-другому отношусь к тем событиям».)
От многих ближайших друзей стали приходить письма, выражающие участие, поддержку. Айрин Селзник писала из Нью-Йорка:
«Я знаю, что призывать к сдержанности — самое трудное. Но сейчас для сохранения твоего уважения к себе, для благополучия Пиа и твоего собственного жизненно важно, чтобы твое поведение оставалось в рамках приличий. Я настаиваю на этом, независимо от того, как будет складываться твоя дальнейшая жизнь. Если все, что происходит с тобой, временно и несерьезно, то цена за это чрезмерно высока. Но если это действительно твой жизненный путь, то пусть он начинается без покровительства скандала! Умоляю тебя следовать по нему с благородством и осмотрительностью.
Прости, если мои слова звучат как нравоучение. Но, милая моя, я тебя очень люблю и не могу не сказать тебе правду. Ведь я хочу только одного; чтобы ты была счастлива и выбрала путь, достойный тебя.
Ты так чиста сердцем, так глубоко умеешь чувствовать, что, я не сомневаюсь, должна преодолеть и преодолеешь все невзгоды. Мне не нужно заверять тебя, что я сделаю для тебя все, о чем бы ты ни попросила, — и теперь, и прежде, и всегда...»
Эрнест Хемингуэй писал карандашом с виллы «Эйприл» в Кортина Д’Ампеццо:
«Дорогая Ингрид! Наконец-то, дочка, я тебя нашел. Как Стромболи? Как Калабрия? Я немного представляю, что это такое. (Красиво и очень грязно.) А как ты? Вот это действительно важно. (Может, тоже красивая и очень грязная?)
Твое письмо с прекрасной припиской Петера пришло сюда, в клинику Падуи, где я лежу с больным глазом. Инфекция попала в него как раз в тот день, когда ты прибыла в Италию. Как насчет контактов на таком расстоянии?
В меня всадили пять миллионов кубиков пенициллина. (Они дырявят мой зад каждые три часа, как по будильнику), но жар спал. Инфекция дала эрисипелас[16] (ничего общего с сифилисом), но пристукнули и это».
(Продолжено 5 июня на вилле «Финка Вихия» в Сан Франсиско-де-Паула, Куба)
«Так случилось, что, когда я прочитал ту первую часть, что написал, мне стало хуже. Пришлось опять взяться за пенициллин, а глаз был слишком плох, чтобы я мог писать.
Потом я прочитал весь этот бред о тебе, Росселлини и Петере и теперь даже не знаю, что написать. У меня было время все обдумать (не зная толком, что происходит) , и я знаю только одно: я тебя очень люблю и я твой самый верный и надежный друг, независимо от того, что ты сделаешь, что решишь и куда пойдешь. Единственное — я очень по тебе скучаю.
Послушай, дочка, сейчас я скажу речь. У нас есть одна и единственная, как я однажды уже объяснял тебе, жизнь. И для знаменитых, и для незнаменитых. Ты великая актриса. Я это знаю по Нью-Йорку. Рано или поздно у больших актрис возникают большие трудности. Если не возникают, они тогда и дерьма не стоят. (Плохое слово можешь вычеркнуть.) Но все, что ни делают большие актрисы, им прощают.
Речь продолжается. Все принимают неправильные решения. Но часто неправильные решения — это правильные, сделанные наоборот. Конец речи.
Новая речь. Не страдай. Это никому никогда не помогало.
С речами покончено. Пожалуйста, дочка, не переживай, будь храброй, хорошей девочкой. Ты знаешь, что не так далеко от тебя есть два человека, Мэри и я, которые тебя любят и верны тебе.
Будем веселы нынче, как в те дни, когда вместе выпивали... Помни, что идет Священный год, когда отпускаются все грехи. Может, ты родишь пятерню в Ватикане, и я впервые стану крестным отцом...
Если ты по-настоящему любишь Роберто, передай ему нашу любовь и скажи, что лучше ему быть с тобой чертовски хорошим парнем, иначе Папа убьет его однажды утром, когда у него выберется свободное утро.
Эрнест.
Р. S. Письмо получилось вшивое, но мы живем в самые вшивые времена из всех, что, как я думаю, бывали. Но это наша одна и единственная жизнь, поэтому не стоит так уж жаловаться на площадку, где мы играем.
Мы чудесно провели время в Италии. Я люблю Венецию и все места вокруг нее в нетуристский сезон. А Доломиты — лучшие горы, которые я знаю. Мне бы хотелось, чтобы ты не работала, а приехала и побыла с нами в Кортина Д’Ампещю. Я пробовал дозвониться до тебя из клиники, но мне ответили, что там, где вы находитесь, нет телефона.
Может, ты никогда не получишь это письмо. Разумеется, не получишь, если я его не отправлю. Удачи тебе, моя дорогая. Мэри шлет тебе свою любовь.