И эту tendresse {Нежность (франц.).} князь Урусов распространял на всю семью мою, и на меня, на моих детей и на мою сестру Таню, с которой он играл с азартом целыми часами в крокет и пение которой любил слушать. Главное же, князь просто обожал Льва Николаевича, играл с ним в шахматы, много говорил о религиозных вопросах и вел с Львом Николаевичем деятельную переписку. Он мне часто говорил, что мы еще доживем до того времени, когда слава Льва Николаевича распространится на весь мир.
Князя в доме любили и дети, и даже прислуга. Одна только Таня была с ним резка и не любила его. Для князя Урусова я всегда заказывала более вкусный обед, надевала более красивое платье, прочитывала то, о чем собиралась поговорить с ним, и иногда кокетничала с ним, более духовно, чем физически, стараясь ему нравиться. Но и только.
Князь приносил мне огромные букеты, привозил конфеты и книги и очень любил всем нам делать подарки: подарил мне особенно красивые ножницы, саксонскую фарфоровую куколку, веер из Парижа Тане и проч. Он дарил так весело и просто, как это редко умеют делать люди.
В моей последующей жизни часто будет встречаться имя князя Урусова, и я потому написала здесь о нем.
Кончаю свою исповедь о третьей эпохе в моей жизни, имевшей на меня большое влияние. О ней, если буду жива, напишу подробнее, когда дойду до 1895 г. Теперь же скажу коротко. Это было после смерти маленького сына Ванечки. Я была в том крайнем отчаянии, в котором бываешь только раз в жизни; обыкновенно подобное горе убивает людей, а если они остаются живы, то уже не в состоянии так ужасно страдать сердцем вторично. Но я осталась жива и обязана этим случаю и странному средству -- музыке.
Весной я немного опомнилась, стала поправляться и ездила к сестре в Киев.
Вернувшись в Москву, сижу я раз в мае, после болезни на балконе; в саду уже зеленело, было тепло. Приходит Сергей Иванович Танеев, человек мне мало знакомый, и довольно чуждый. Чтоб что-нибудь разговаривать, я спросила его, где он проводит лето. "Не знаю еще,-- сказал он,-- ищу где-нибудь дачу в помещичьей усадьбе".
И вдруг мне пришло в голову, что наш флигель в Ясной Поляне пустой, и я ему его предложила, оговорившись тем, что буду еще советоваться с моей семьей. Сама я хваталась за все морально, что было бы совсем другое, не напоминающее мне жизни с Ванечкой, и присутствие человека, совершенно не причастного моему горю да еще так хорошо играющего на фортепиано,-- мне показалось желательным.
Так или иначе Танеев переехал к нам в Ясную и поселился во флигеле с своей милой старой нянюшкой Пелагеей Васильевной. Он не хотел жить у нас гостем и непременно требовал, чтобы флигель ему отдали внаймы, и чтобы он за все платил. Уговорились они с Таней за сто рублей в лето, и я эти деньги тотчас же определила на бедных.
Танеев много общался с молодежью, часто слышался его странный, веселый смех, когда гуляли все вместе или играли в теннис; учился он с Таней и Машей по-итальянски, играл в шахматы с Львом Николаевичем, и у них был уговор, кто проиграет, тот должен исполнить предписание противника: т. е. проигравший партию Танеев должен сыграть то, что закажет Лев Николаевич, а проигравший Лев Николаевич должен прочесть что-нибудь свое, что попросит Сергей Иванович.
Помню я, какое странное внутреннее пробуждение чувствовала я, когда слушала прекрасную, глубокую игру Танеева. Горе, сердечная тоска куда-то уходили, и спокойная радость наполняла мое сердце. Игра прекращалась,-- и опять, и опять сердце заливалось горем, отчаянием, нежеланием жить.
И вот проигранная партия, и Сергей Иванович играет сонату Бетховена, As dur-ный полонез Шопена, увертюру Фрейшюца, песни без слов Мендельсона, вариации Бетховена и Моцарта и много, много других прекрасных вещей, и я прислушиваюсь, что-то внутри меня радуется все чаще и чаще, и боль сердца легче, и я жду с болезненным нетерпением исцеляющей меня музыки.
А то Танеев приглашал нас к себе во флигель слушать его оперу "Орестею", которую он играл и без голоса, как-то странно и некрасиво напевал. И я и к этой музыке, в которой много красот, прислушивалась охотно, сидя в покойном кресле и давая засыпать своему горю. Иногда Танеев и не знает, что я слушаю, как он проигрывает по несколько раз какую-нибудь пьесу, а я сижу на крыльце флигеля и слушаю его игру сквозь растворенные окна, и мне хорошо.